"Сквозь пургу мне мило улыбаются..."
Помню, в Темиртау достали меня толкачи, чуть не силком посадили ханку жрать. И мужики-то неплохие, особенно один там - Арнольд-татарин, ростом с хуй и картавый. Пришлось пойти на хитрость. Налил в чашку воды для запивки, набрал в рот горькой водки и, якобы запивая, всю ее спустил в чашку с водой, которую потом выплеснул в раковину. Терпеть не могу пить с чужими.
Зато с корешами... Другое дело. Но сначала я тоже ошибался. Молодой был студент. Нажирался едва ли не в любых компаниях. Но потом утончился...
Вот у меня тут на бумажке в Архиве зафиксированы случаи самых мрачных попоек, когда я был просто в жопу. Исключительно в жопу. В сиську просто.
Первый раз это страшное дело случилось, естественно, на первом курсе, на майские праздники. На даче у Олежки Косокина, преферансиста. Собралась там шобла. Не сказать, чтоб заядлые корифаны, просто с курса. К тому же мне бабы не досталось. Впрочем, кроме одной пары, там никто и не ебался. Наверное, по молодости и опьянению. Косокин только хотел Будашеву вздрючить. Начал даже по пьяни задвигать среди ночи дверь шкафом, чтоб не вошли. Но Будашева стала блевать, а Косокин спьяну запутался в штанах, а потом пошел с ведром и тряпкой вытирать блевотину.
Короче, приехали мы на эту дачу, за водой сходили, бабы за какие-то полтора-два часа сгондобили жрачку, расставили. Сели за стол. И понеслось! Хули, молодые, меры не знаем. Намешали, уебошились. Ф-фу-у-у!..
Я после этого впервые в жизни узнал, что у меня бывают провалы в памяти от сильного подпития. Мне потом Косокин рассказывал, а я не верил, что такое творил. Прикуривал сигареты одну за другой и пропихивал их в горлышко недопитой бутылки. Играя в карты с Косокиным, крыл семерку шестеркой и утверждал, что все правильно. Но помню только, что ходил блевать на огород.
"Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой,
А если я усну, шмонать меня не надо..."
Утром меня разбудил Медведкин (мне нужно было с ранья ехать домой, чтоб отправиться с предками на дачу). Я, еще не проспавшийся, вспомнил, что накануне блевал, и пошел во двор посмотреть свою блевотину, уточнить, не много ли ущерба нанес косокинской усадьбе. Но пошел почему-то не на огород, где вместе со мной блевала Будашева (ее первая серия), а заглянул в пустую двухсотлитровую бочку у крыльца, наивно рассчитывая найти там свою блевотину. Почему-то меня это сильно тревожило. (И потом, придя после праздников в институт, я слегка опасался встречи с Косокиным: не станет ли он ругать меня за заблеванный огород. Он не стал. Не заметил. Или не опознал блевню). Но Медведкин, вышедший за мной на крыльцо, увидев, что я смотрю в бочку, спросил: