Мы переплыли через озеро, повалялись на солнышке - излияний не последовало - и поплыли назад. Когда я подошел к домику, где мы жили, Де-Варенн отозвал меня в сторону.
- Чтобы я больше тебя не видел с этим Уоллесом.
Я спросил почему. Он сказал:
- Уоллеса прижил на стороне Эймос Кэбот. Мать у него - гулящая. Они живут в тех домах, в заречье.
Назавтра было жарко, солнечно, и Уоллес опять спросил, не охота ли мне сплавать на ту сторону. Я сказал, само собой, давай, и мы поплыли. Когда мы вернулись в лагерь, Де-Варенн не пожелал со мной разговаривать. Ночью с северо-востока задул ветер, и три дня потом лил дождь. Де-Варенн, судя по всему, простил меня, а я, если мне память не изменяет, больше не плавал с Уоллесом на другой берег озера. Ну а карлик, как сообщила мне Мэгги, был сыном миссис Кэбот от первого брака. Он работал на фабричке столового серебра, но уходил на работу рано утром и не возвращался дотемна. Никто не должен был знать, что он есть на свете. Случай был не совсем рядовой, однако для того времени, о котором я пишу, не единичный. Сумасшедшую сестрицу миссис Трамбул прятали на чердаке, а Дядюшку Писписа Пастилку эксгибициониста - нередко скрывали от глаз людских месяцами.
Был зимний день - зима, по сути, только еще начиналась. Миссис Кэбот вымыла бриллианты и развесила на дворе сушиться. А сама поднялась к себе вздремнуть. Она утверждала, что никогда не ложится в дневное время, и чем крепче спала, тем неистовей отрицала это. Тут было не столько чудачество с ее стороны, сколько привычка представлять действительное в искаженном свете, столь распространенная в здешних палестинах. В четыре она проснулась и пошла вниз за своими кольцами. Колец не было. Она кликнула Джиневу, но никто не отозвался. Миссис Кэбот взяла грабли и принялась прочесывать жухлую траву под бельевой веревкой. Ничего. Тогда она позвонила в полицию.
Случилось это, как уже сказано, в зимний день, а зимы в наших краях лютые. От стужи - а порой и от смерти - спасали дрова в камине да уголь в больших печах, которые постоянно выходили из строя. Зимняя ночь таила в себе угрозу, отчасти поэтому - под конец ноября и в декабре - мы с особенным чувством следили, как на западе догорает закат. (В дневниках моего отца, например, то и дело попадаются описания зимних сумерек, продиктованные не пристрастием к полумраку, но сознанием, что ночь способна принести с собою опасность и страдания.) Джинева уложила чемодан, взяла бриллианты и на последнем поезде, который отходит в 4:37, укатила из городка. Воображаю, что это были за умопомрачительные минуты! Бриллианты сам бог велел украсть. Это были силки, расставленные без зазрения совести, и Джинева лишь совершила неизбежное. Вечером она уехала на поезде в Нью-Йорк, а через три дня на "Сераписе", пароходе Кунардской линии, отплыла в Александрию. Из Александрии по Нилу добралась до Луксора, где за два месяца успела перейти в магометанскую веру и сочетаться браком с родовитым египтянином.