— Это произошло три недели назад. Перед этим он вроде как начал приходить в себя и осознавать, что произошло. Но потом он перестал спать со мной, и безумие вернулось с новой силой. Он постоянно был в гневе, часто расхаживал по комнате и кричал, даже когда оставался один. Ты помнишь ту комнату, где он любил сидеть, — ну ту, с большим креслом и канделябром над ним?
Видно было, что каждое слово дается ей все с большим трудом.
— В ту ночь я проснулась от какого-то поскрипывания и треска, доносящегося из комнаты Альфонсо. Я испугалась, как бы он чего не сделал с собой, и сразу же кинулась туда, прихватив свечу, потому что он всегда сидел в темноте. Я обнаружила, что он тащит кресло через комнату. А когда я спросила его, зачем он это делает, он с раздражением ответил: «Мне надоел этот вид». Что я могла поделать?
Трузия замолчала, внезапно исполнившись угрызений совести.
— Все слуги спали, потому я поставила свечу и помогла ему, как смогла. Когда он остался доволен результатом, я оставила его в темноте и вернулась в постель. Мне отчего-то было сильно не по себе. Я не могла уснуть и всего лишь несколько мгновений спустя услышала новый шум — на этот раз не такой громкий, но в нем было что-то такое… Что-то такое, что я поняла…
Она спрятала лицо в ладонях и согнулась под гнетом памяти.
После этого она говорила очень сбивчиво, запинаясь, потому я вкратце перескажу то, что она поведала.
Отец принес второе кресло — оно было намного легче его мнимого трона — и пристроил его под тяжелым кованым канделябром, висящим на потолке, а потом забрался на него. Он достал где-то кусок веревки и привязал к ней свою королевскую ленту, на которой обычно носил драгоценности и медали, полученные за победу при Отранто.
Веревку он успешно привязал к канделябру, а ленту аккуратно обмотал вокруг собственной шеи.
Шум, который услышала мать, произвело упавшее легкое кресло.
Сердце часто знает что-то еще до того, как это осознает рассудок; удар дерева о мрамор вызвал у Трузии такую тревогу, что она, не прихватив ни халата, ни свечи, опрометью кинулась в комнату к отцу.
И там, в слабом свете звезд и маяка в мессинском порту, она увидела темный силуэт — тело ее возлюбленного, медленно покачивающееся в петле.
Безжизненным, бесцветным голосом мать сообщила:
— С тех пор я не ведаю покоя, ибо знаю, что он мучается в аду. Он теперь в лесу самоубийц, где гнездятся гарпии, — ведь он повесился в собственном доме.
Альфонсо, все еще сидящий на полу рядом с ней, нежно погладил мать по руке.
— Мама, Данте написал всего лишь аллегорию. В худшем случае отец сейчас в чистилище — он же не ведал, что творит. Когда я с ним разговаривал, он даже не осознавал, что находится в Мессине. Нельзя осудить человека за то, что он сделал в помрачении рассудка, — а Бог ведь сострадательнее и мудрее людей.