И бравый корреспондент, сунув под мышку кипу исписанных листочков, бодро двинулся к выходу.
— У нас не всегда так, — торопливо сказал Зелг и, с невероятным усилием припомнив хорошую фразу, добавил: — Ваша честь, милости просим. Мы вас уже заждались.
— Я прибыл минута в минуту, — сухо заметил Бедерхем. — Вот уже две с половиной тысячи лет, исключая последние двадцать семь лет разброда и смуты в Кассарии, я прибываю именно в это время — к началу Бесстрашного Суда.
— Кошмар, — кивнул Зелг. — В смысле, какая точность.
— Как вы это выносите? — спросил судья, когда к нему приблизились его давние знакомые — кассарийский голем и князь Мадарьяга. — Главное — зачем?
— Издержки пацифизма, ваша честь, — невозмутимо отвечал домоправитель.
* * *
Описывать все перипетии длинных судебных заседаний не имеет смысла. Достаточно сказать, что придворный летописец герцога Кассарийского подробно и обстоятельно задокументировал каждое рассмотренное дело и за неделю исписал убористым почерком три амбарные книги. Вместе с ним усердно трудились четыре футачика-скорописца, шестеро гномов — распорядителей чернил и перьев, два архивариуса, семнадцать переводчиков, один специалист по душевным болезням, три приглашенных юриста — доки по части редких и давно забытых законов и многие другие.
Бесстрашный Суд в этом году случился на редкость открытым: в Кассарию впервые пустили журналистов и художников, призванных освещать столь редкое и неординарное мероприятие.
Судья Бедерхем был не в восторге от этой идеи. Его протесты горячо поддерживал возмущенный Бургежа, рассчитывавший стать единственным представителем прессы на бесконечных процессах и, таким образом, располагать кучей эксклюзивного материала. Но Зелг оказался непреклонен, и шестеро виднейших репортеров Ниакроха получили разрешение на статьи и интервью.
Художники немедленно разложили свои маленькие столики, вооружились кистями, красками, углем и мелками и принялись лихорадочно рисовать присутствующих — благо колоритных лиц здесь хватало.
Особой популярностью пользовались, конечно, сам демон Бедерхем, Зелг, Такангор, Кехертус и грандиозный Думгар, рисовать которого было не только интересно, но и легко, ибо его каменная физиономия почти никогда не меняла выражения.
Карлюза позировать стеснялся, чего нельзя сказать о его осле, каковой, очевидно, возжаждал славы после памятного участия в сражении. Скалящая зубы ослиная морда постоянно всовывалась в ряды живописцев и призывно подмигивала.
Мадарьягу рисовать почему-то побаивались, хотя и без него Кассарию заполонили существа отнюдь не безобидные.