Звонила секретарша, спасавшая от загрязнения лесное озеро.
Группа пенсионеров, борющихся за сохранение безымянного ручья и холмов.
Рыболовы, выручавшие из кислотных вод сантиметровых рыбок.
Они опоздали в мой репортаж, но я записал их адреса. Когда люди объединяются ради спасения любой живой мелочи, они способны взяться и за нечто большее.
Я был рад, что порвал с прежней жизнью, с "Телекатастрофой". Теперь я не по ту сторону экрана - не пугаю людей всемирными бедствиями, я среди них, вместе с их радостями и горем.
Прозвучал еще один звонок:
– Мистер Бари? Вы способны разговаривать по телефону с черным человеком?
– Я вас слушаю…
– Я только что видел ваш репортаж, - мелодично и мягко прозвучал голос в трубке. - И подумал: почему бы вам не рассказать, как умерщвляют мой негритянский народ? Многие из живущих уже мертвы…
Я затаил дыхание: сумасшедший или террорист? Что он хочет?
– Вы кто? - спросил напрямик.
– Джеймс Голдрин, писатель.
Я смутился, вспомнив его фотографии: печальное вытянутое лицо, длинные пальцы рук.
– Вы где, мистер Голдрин?
– Я остановился в том же отеле, что и вы.
– Заходите, мистер Голдрин.
– Не поздно?
Голдрин оказался на голову выше ростом и гораздо старше меня. Сел в уголке перед выключенным телевизором, обхватил руками поднятое вверх колено.
– Извините, я, как и вы, только что приехал в Америку, точнее, вернулся, - просто сказал он. - И услышал ваш телемонолог. Захотелось поговорить с живым человеком.
Он - американец по происхождению, незаконный ребенок в доме, как он сам называет себя, - уехал в зените славы в Европу, вернулся на родину после двадцатипятилетнего пребывания за границей. Зачем? Не мог больше наблюдать издалека, как его народ убивают различными способами - стреляют, сжигают, вешают, умерщвляют духовно. Решил видеть все своими глазами. Вернулся к корням, к истокам.
– Вы задумались, мистер Бари, почему мы - писатели и журналисты - чаще всего рассказываем о мертвом или почти мертвом человеке, а не о живом? - Выпуклые глаза Джеймса смотрят на меня печально, голос у него ровный, глухой, как набат.
– Не у всякого хватит мужества ответить на такой вопрос…
– В людях осталось мало мужества, - просто заключил Голдрин.
В этот момент я представил гигантское, полное трагизма полотно. "Гернику" Пикассо. Я видел ее в Мадриде.
На профессиональном языке это называется "стоп-кадр". Весь мир исчез. Осталась "Герника".
В холодных зловещих вспышках света мечутся объятые ужасом люди и звери. Мир разъят на части всеобщим убийством. Изломы тел и предметов, искаженные болью лица, конвульсивные движения фигур - все здесь взывает, предупреждает о грозящей катастрофе, убийстве женщин, детей, стариков. Картина написана в 1937 году, когда фашистские бомбардировщики начисто разрушили древнюю столицу басков - мирный городок на севере Испании. И сегодня все в этой картине корежится болью, исходит криком. И глубоко ранит бесстрастно горящая в хаосе бело-голубой ночи обнаженная электрическая лампочка.