Мы выскочили к тропинке, ведущей вдоль гаражей. Я быстро утратил ориентацию. Рабиков же несколько раз уверенно свернул, протащил меня сквозь щель между какими-то киосками, пересек пару улиц, прошил вестибюль некоей конторы и наконец в грязном скверике, стиснутом кирпичными стенами, облегченно вздохнул и плюхнулся на стоящую под двумя тополями скамейку. — Все, здесь мы можем поговорить.
Сегодня он опять был одет под депутата Каменецкого. Правда, без плаща по случаю жары, в легком светлом костюме. Рубашка с заклепками, множество мелких карманчиков. На голове — не прикрытая кепкой коричневая загорелая лысинка.
Он мне не понравился. Было в нем что-то бесчувственное, словно у робота, мертвенное и механическое, будто из пластика, равнодушное до мозга костей — в том, как он, не прекращая говорить, жадновато закурил, в его серых зрачках, словно приклеенных к глазному яблоку, в абсолютном отсутствии мимики на тусклой физиономии, в жемчужных ногтях, в анатомически скульптурных сочленениях пальцев. Точно он уже давно умер и ходит, лишь повинуясь некоему непонятному долгу. Говорил он, впрочем, тоном деловым и очень серьезным, избегая ненужных подробностей. Я спросил его, почему именно мне он принес эти материалы. Рабиков коротко пояснил, что, например, к президенту или главе правительства ему просто не пробиться — сразу выявят и незамедлительно ликвидируют. А моя кандидатура его вполне устраивает: человек, с одной стороны, как бы на виду, а с другой — еще не слишком обложен различными службами. Хотя, Александр Михайлович, за вами тоже присматривают…
— Ну таких, как я, наверное, немало, — сказал я.
— Но вам я верю. Глупо, правда? Существуют лишь деловые, сугубо профессиональные отношения. Вы, однако, кажетесь мне человеком, который не продаст эти бумаги, не использует их как орудие шантажа, не попытается обменять на карьерные льготы. Короче, вы человек, извините, порядочный.
— Благодарю, — сухо сказал я.
По словам Рабикова, из-за очередной реорганизации секретных служб работа, как он выразился, «крысятника», парализована. Появились зазоры, в которые можно выскочить. Тем не менее он дважды очень строго предупредил, чтобы я ни в коем случае не пытался его разыскивать. Хаос хаосом, а профессиональная деятельность продолжается. Я принес вам секретные документы, такого у нас не прощают.
— Значит, этим вопросом сейчас занимается ФСК, — сказал я.
— Почему вы так решили? — мгновенно спросил Рабиков.
Я рассказал об обысках, которые были у меня и у Герчика. Рабиков на секунду запнулся, опустил веки, подумал, а потом заявил, что причин для серьезной тревоги, по его мнению, нет, это просто подозрения, рутинная проверка всех вариантов, не целенаправленная разработка, а прощупывание слабых мест. Они тоже считают, что я могу обратиться именно к вам. Это, впрочем, не означает, что я действительно к вам обратился. В общем, ерунда, волноваться пока не стоит. Главное, что у Нее сейчас, по-видимому, период ремиссии: контакты затруднены, оперативная информация не проходит. Вероятно, Она вообще не воспринимает сейчас никакой информации (Рабиков так и произносил «Она» с большой буквы). Не надо дергаться, не надо поспешных решений. Ваше дело не тактическая возня с исполнителями, а серьезная стратегическая разработка верхних ярусов власти. Удар должен быть нанесен прежде, чем Она опомнится.