Растянувшись на постели лежал как будто откинулся навеки Джо Портман сын известного писателя-путешественника который сказал мне "Я слышал ты едешь в Европу. Как по части поехать со мной Пакетботом? На этой неделе купим билеты."
"Ладно."
Между тем какой-то парижский джазмен объяснял что Чарли Паркер недостаточно дисциплинирован, что джазу нужны европейские классические образцы чтобы придать ему глубины, после чего я и отправился наверх насвистывая «Скрэппл», "О Привав" и "Меня Вставило."
59
После одного долгого похода вдоль полосы прибоя наверх в берберские предгорья где я увидел сам Могреб, я наконец уложил вещи и взял себе билет. Могреб это арабское название страны. Французы называют ее La Marocaine. Ее название мне сообщил малыш чистильщик обуви на пляже выплюнув его и одарив меня яростным взглядом затем попытавшись продать мне грязные картинки а после этого рванув играть в футбол на песке пляжа. Кое-кто из его корешей постарше сказали что не могут достать мне ни одной из молодых девчонок на пляже поскольку те ненавидят «Христиан». А не желаю ли я мальчика? Мы с маленьким чистильщиком наблюдали как один американский гомик сердито рвал грязные картинки и пускал клочки по ветру спеша с пляжа прочь, плача.
Бедный старый Хаббард лежал в постели когда я уезжал и действительно выглядел печально когда схватил меня за руку и сказал "Береги себя, Джек" с таким ударением вверх на моем имени которое пытается облегчить серьезность прощанья. Ирвин и Саймон махали с пристани когда Пакетбот отчаливал. Оба они нацепив очки в конце концов потеряли из виду мои собственные волны когда судно развернулось и направилось к водам у Гибралтара во внезапно поднявшейся массе гладких стеклянных накатов. "Боже милосердный, Атлантида все еще ворчит под низом."
За время путешествия я нечасто видел пацана Портмана. Мы оба были жалко мрачны распростершись на покрытых холстиной шконках среди Французской Армии. Рядом со мной лежал молодой французский солдат который не говорил мне ни слова дни и ночи, просто лежал уставившись в пружины койки сверху, ни разу не поднялся с нами всеми встать в очередь за фасолью, никогда ничего не делал, даже не спал. Он возвращался домой со службы в Касабланке или может быть даже с войны в Алжире. Я вдруг понял что он должно быть сидит на наркоте. У него не было интереса ни к чему вообще кроме его собственных мыслей, даже когда три пассажира-магометанца которым довелось квартировать с нами французскими войсками вдруг подскакивали посреди ночи и начинали хавать свои педацкие обеды из бумажных кулечков: — Рамадан. Не моги пожрать до определенного времени. И я понял еще раз насколько стереотипна "всемирная история" преподаваемая нам газетами и властями. Вот они рядом трое жалких худосочных арабов мешают спать ста шестидесяти пяти французским солдатам, вооруженным притом, посреди ночи, однако ни один сержант или младший лейтенант не заорал "Tranquille!"