Последние слова она произнесла вслух, и сзади послышался всхлип.
— Ой, Майнат, — сказала Катька. — Прости, пожалуйста.
— Никто нам не верит, даже ты не веришь, — завела чеченка. — Все говорили — Шамиль, Шамиль, а у вас все само сгорело. Давно нет никакого Шамиля, и письма сам Путин писал. Аллахом клянусь, хлебом клянусь.
— Да ладно тебе, — сказала бабушка.
— А дома, вы скажете, тоже Путин взрывал? — не выдержал Сереженька.
— Аллахом клянусь! — крикнула чеченка. — Зачем нашим было дома взрывать? Что, хотели, чтобы совсем нас всех зачистили? Никогда наши не взрывали ваши дома, все ваши взорвали, чтобы нас зачернить! Бедный народ, гордый народ… Ты знаешь, что они делают с нами в фильтрах? Ты была в фильтрах? У меня кости целой не осталось, почки отбиты, зубы отбиты!
— А головы нашим кто резал?! — заорал Сереженька.
— Да ладно вам, — сказал дядя Боря. — Теперь-то чего. Кать, тут налево?
Начался дачный поселок. Свет фар полз по скользкой темной дороге и подпрыгивал на колдобинах. Катька отсчитывала: пятая, шестая, седьмая линия… Еще издали она узнала каменный дом соседа Коли. В доме горели все окна: очевидно, сосед успел вывезти семью из Москвы. А у Игоря было темно, и Катька в первый момент испугалась, что он не доехал до Тарасовки — допустить, что он улетел без нее, она не могла, — но тут же с облегчением заметила пляшущее пятно голубого света возле сарая: эвакуатор колдовал над лейкой.
— Вылезаем! — бодро крикнула она. — Мы почти на месте.
Сереженька выскочил первым, помог вылезти бабушке, — он никогда не упускал случая демонстративно уважить старость; тяжело вылезла Майнат — словно боялась расплескать драгоценный сосуд. Странно, она так быстро бегала, а из машины вылезала тяжело, да и сидела как-то согнувшись, словно пыталась успокоить сильную боль в животе. Наши явно делают там с ними что-то очень ужасное, столь ужасное, что Майнат никогда не расскажет всей правды. Они с нашими, правда, тоже делают, но ведь не с женщинами и детьми!
Игорь — весь в какой-то темной смазке, в ватнике и сапогах, — шел к калитке по бетонной дорожке.
— Ну, слава Богу, — сказал он и обнял Катьку. Все было родное, даже запах ватника.
— Солнце мое, — повторяла Катька. — Дождался, любимый. Господи, как я соскучилась по Тарасовке. Я чуть там не сдохла, по дороге. Как мы ехали — я тебе когда-нибудь расскажу. Это за год не расскажешь, честно.
Хотя сейчас, когда цель была достигнута, она уже толком не понимала, о чем там рассказывать. Что особенного-то? Ехали сравнительно благополучно, довезла всех, тут и бабушка, и спасенный ребенок, хотя и не особенно полноценный, и сама она во главе своего маленького отряда. На истерзанную катькину душу опустился тот особенный, ни с чем не сравнимый покой, который она всегда ощущала в присутствии своего эвакуатора. Ей даже не было жалко улетать.