Долго торчать тут, однако, тоже не следовало. Через минуту нагрянут люди — подмога или милиция. Разумеется, в темноте его толком не разглядели, но запомнили хорошо — парусиновый пиджак, например, от которого, впрочем, мало что осталось. Заславский сбросил его и остался в застиранной сорочке, купленной там же и тогда же. Идти по указанному адресу было бессмысленно. И вообще ему больше не хотелось жить в Марьиной Роще.
Заславский подхватил чемодан и побежал обратно, к трамвайной остановке. Там стоял одинокий трамвай, светясь в сгустившейся сырой темноте, — видимо, последний. Через полчаса Заславский был на вокзале.
У касс он не заметил ничего подозрительного. Слежки, похоже, не было. Еще через пять минут он взял билет до Омска. Это было единственное место, куда он мог вернуться, — соблазн мирной жизни исчез сам собой. Он жалел только, что не поговорил с Мариком. Все-таки надо его предупредить. Ничего, пошлет письмо с дороги.
Поезд на Омск отходил в два часа ночи. Все деньги ушли на билет. Не страшно, в поезде умереть с голоду не дадут. Поезд мчится в даль, а я — в неизвестность, подумал он. Вот тебе и вся неизвестность.
В плацкарте долго не спали, возбужденно переговаривались, как всегда бывает в первый час в ночных поездах. Заславский попросил у хорошенькой попутчицы — видимо, студентки — лист из блокнота и ручку и стал писать письмо Марику, надеясь опустить его на ближайшей станции, но после первой строчки понял, что писать бессмысленно. Он вернул ручку, скомкал листок и пошел в тамбур курить. Стекло было выбито. Заславский достал зеркальце, завернул его в смятый листок и выбросил в пролетающие кусты.
В омской гостинице «Юбилейная», сидя над картой области, купленной в газетном киоске, Рогов курил и намечал маршруты. Близость цели, неясность собственного статуса и азарт первопроходца — все делало его легким и смелым.
Первое Чистое, которое он еще в Москве наметил для начала, было ближайшим к городу, доступнейшим и маловероятнейшим местом предполагаемого поселения. Маловероятна, впрочем, была удача всей затеи, но еще в самолете, реконструируя историю Заславского, он понял со всей определенностью: среди людей им места не было. Они могли только вернуться и зажить своим обособленным миром. Вернулись бы и женщины, которым точно было не приспособиться к роли тихих домохозяек, послушных жен и кротких совслужащих. Пошли бы дети. Скорее всего любовь случалась и до войны, но за тем, чтобы никаких детей, следили наверняка — и сами, и приставленные. Какие дети у диверсионной группы? Радистка Кэт — бред, сюжетный ход…