– Ох, и жмеринка накрутилась, – пробормотал Мокий Нилович.
– Неудивительно, – сказал Богдан. – Преступление затронуло самое средостение общественной жизни державы.
Мокий Нилович допил свой чай и решительно встал.
– Хао! Айда, драг еч, – сказал он, хлопнув ладонью по столу, – не время рассиживаться. Пора ордера писать.
Пока они пили чай, сгустились сумерки. Темные лохматые тучи летели над Александрией, предвещая бурную и, возможно, дождливую ночь. Старые ветлы живописно запущенной части сада глухо шумели. Бок о бок Богдан и Мокий Нилович шли по причудливо извивающейся дорожке к внутренним вратам дома.
– Ветер усиливается, – заметил Мокий Нилович.
– Вижу, – озабоченно ответил Богдан. – Не было бы шторма…
Мокий Нилович даже остановился.
– Ну, знаешь! «Евлампию» никакой шторм не помеха!
– Это пока он на плаву, – ответил Богдан.
– Ты думаешь…
– Ничего я не думаю, драг прер еч. Беспокоюсь просто. Сердце не на месте.
Когда они поднялись на рабочую террасу, Мокий Нилович, левой рукой время от времени рассеянно поигрывая висящей на поясе тяжелой печатью, сразу присел в кресло к компьютеру и зашуршал клавишами. Неподалеку, дыша теплом и уютом, усердно боролась с непогодой предусмотрительно разогретая бронзовая отопительная жаровня.
Богдан вынул телефон и позвонил домой.
– Фирузе! – отвернувшись от погруженного в составление потребных бумаг Мокия Ниловича и прижимая трубку к уху, вполголоса сказал Богдан. – Я не приду сегодня, родная. Понимаешь – я в засаде… Я помню, помню, что завтра у тебя воздухолет, и обязательно отвезу тебя на вокзал, но сейчас мне никак не вырваться…
– Богдан, любимый, – жена говорила на редкость сухо. – Я далека от того, чтобы делать тебе замечания, и ни мгновения не сомневаюсь, что ты меня проводишь подобающим образом. Но мой долг…. мой просто-таки женский долг… ведь сама девочка не посмеет тебе ничего сказать, постесняется… По отношению к молодой ты ведешь себя непристойно. Не побоюсь этого слова, прости за возможную грубость, милый – нечеловеколюбиво.
– Да я понимаю! – в отчаянии закричал Богдан, размахивая свободной рукой. – Фира, я все понимаю! Но я в засаде!!
Ризница Александрийской Патриархии,
26 день шестого месяца, первица,
ночь
Ничто не напоминало о том, что сезон белых ночей в разгаре. Улицу освещали лишь жестоко мотающиеся фонари, и разыгравшийся не на шутку ветер гудел в проводах. Сорванные стихией листья летели вдоль по пустынной мостовой; ни одна повозка не проносилась мимо.
– Мои люди будут ждать ваших распоряжений в подсобном помещении проходной, – четко рапортовал Богдану Максим Крюк. – Только что мы еще раз проверили связь – каждое ваше слово они слышат отлично. Постарайтесь только остановиться поближе ко входу.