– Давай подновим ее маленько.
Он выбрал еловую лесину, подал Володьке. Потом, став на колени, подвел свое плечо под осевший угол сенцев и начал приподыматься. Угол и крыша дрогнули и медленно поползли вверх.
– Ставь.
Володька, обхватив обеими руками стойку, поставил.
Угол сел на стойку.
– Так, – сказал Кузьма, разгибаясь и вытряхивая из-за ворота гнилушки. Одно есть.
Вслед за тем выбросили прогнившие нары из избы, перебрали каменку, затопили избу. Густой белый дым, поваливший из дверей, дымника, окошек, стал медленно расползаться но вечерней земле.
– Вот теперь можно и себя привести в божеский вид, – сказал Кузьма, не без удовлетворения оглядывая свое новое жилье.
Он развязал мешки, достал белье, кожаные тапочки и начал не спеша раздеваться. Снял рубаху, скинул сапоги, стащил порванные на одном колене штаны – остался в одних трусах.
Володька, ставя чайник на огонь, искоса посматривал на него. Здоровый, черт!
Кузьма вскинул на руку полотенце, белье, взял мыло.
– Тебе бы тоже не мешало. Посмотри, на кого похож.
– Мы не городские, – съязвил Володька. – Это в городе к однколону привыкли. – Слово «одеколон» он нарочно произнес на простецкий лад.
– Дурак, – сказал Кузьма и направился к речке.
Он шел осторожно, непривычно ступая босыми ногами по смятой траве и заметно припадая па левую ногу – ниже колена она была сплошь исполосована глубокими рваными рубцами.
"На войне был", – подумал Володька и тут же довольно усмехнулся: Кузьма, подстегиваемый комарами, вынужден был перейти на бег. Сначала качнул одним плечом, потом другим и закачался, как лось на разминке, лениво, нехотя выбрасывая длинные ноги.
В предзакатной тишине слышно было, как он плещется в воде, шумно отфыркивается. Пуха. томимая любопытством, раза два приближалась к прибрежным кустам, но спуститься к речке не решилась.
Вернулся Кузьма посвежевший, с мокрыми, зачесанными назад волосами, в белой чистой рубашке, заправленной в легкие матерчатые штаны, на ногах тапочки – совсем как с прогулки. Выстиранную рабочую одежду развесил на кольях около огня.
– У тебя что из харчей? – спросил он, роясь в своей корзине.
Володька промолчал. Какое ему дело до его харчей?
И, глядя, как Кузьма засыпает в котелок пшено, подумал, что неплохо было бы и ему что-нибудь сварить, хотя бы трески, – валяется где-то в мешке звено. Но тут же мысленно махнул рукой: не привыкать – и чаю похлещет.
Чайник давно уже вскипел, но Кузьма затеял еще точить косу. Как будто нельзя подождать до утра! Володьку мутило от голода, ноздри щекотал вкусный аромат пшенной каши, булькающей в котелке, и, вращая брызжущее искрами точило, он на все лады клял этого бесчувственного чурбана.