Мало ему из-за нее досталось, так нет, и тут номера выкидывает: то мордой в тразу зарывается – будто век не жрала, то в сторону норовит, а то опять из хомута назад вылезает-тащи Мальчик один. Володька хлестал ее ременкой, приговаривал:
– Вот тебе, вот тебе! Я тебя выучу.
Душно, пот одолевает. Сыромятные вожжи в руках раскисли. Пуха – тоже бестия не последняя – забралась от жары в траву. А все-таки чувствует, что к чему. Раз хозяин работает, то и она по своей собачьей вере трудится: ползет сбоку, путает траву.
Ах, ежели бы выкупаться… Мысль эта появлялась у Володьки каждый раз, как он приближался к речке, но он тотчас же отгонял се, как надоедливого овода. А ну увидит Кузьма? Хрен его знает, как он посмотрит. Все же Володька догадался снять верхнюю рубаху – стало немного легче…
Когда из-за кустов показался Кузьма, мыс был выкошен наполовину.
Володька еще издали увидел в руке Кузьмы порядочную щуку – пожалуй, не меньше топорища, – болтающуюся на прутике, но подъехал к нему внешне спокойный, никак не выказывая своего удивления. Во-первых, Володька сам немало ловил щук на Грибове, а во-вторых, пусть-ко он удивляется.
И Кузьма удивился.
– Порядочно сдул, – сказал он, оглядывая мыс.
– Ничего, лошаденки тянут, – уклончиво, тоном опытного косильщика сказал Володька.
– Отдыхал? Надо давать передышку. – Кузьма пощупал под хомутами, вытер о траву руку.
Володька все же сказал, указывая глазами на щуку:
– Большая дура. Килограмма на полтора будет.
– Щука-то? – Губы Кузьмы, обветренные, в трещинах, расползлись в довольной улыбке. Он приподнял полосатую рыбину, словно пробуя на вес. На мели зарубил.
Харчи у нас неважнецкие – придется на довольствие к реке вставать.
– Можно, – сказал Володька.
Кузьма поправил топор на ремне, кивнул:
– Ладно, покрутись еще с часик, а потом я сменю.
Большой, высокий был Кузьма, но до чего же все у него складно! Даже топор на ремне не отвисает, как у других, – влип в железную скобу, как маузер. И сапоги – обыкновенные кирзовые сапоги, не лучше, чем у Володьки. Но тоже как-то по-особому выглядятможет быть, оттого, что немножко голенища отогнуты?
"А волосы-то у него, как у меня, светлые", – вдруг подумал Володька, провожая глазами шагающего по лугу Кузьму, и это неожиданное открытие немало удивило и в то же время обрадовало его.
Вскоре над кустами, там, где была изба, задрожал прозрачный дымок.
Интересно получается, думал Володька, он косит, а начальство кашеварит. Ежели сказать кому, не поверят.
Но сам-то он находил это в порядке вещей. Не удивляются же на Грибове, когда Никита лежит, а Колька косилку мозолит. А почему он, Володька, не может?