– Кстати, - продолжил Сократ, - а что тебе так не нравится в Полимеде? Он, конечно, теряется на фоне такого человека, как Хармид, да и отец его сделал свои деньги на коже. Так что, дело в его вульгарности?
– Нет, Сократ. Полагаю, это тоже имеет какое-то значение, но главное в другом: он сам по себе низкий человек. Сперва он пытался купить меня подарками, причем не обычными пустяками, как цветы или там заяц, но вещами такого рода, каких мы себе дома не можем позволить. Затем распустил слух, что умирает, дабы заставить меня согласиться из жалости; а теперь - и ниже этого, конечно, муж опуститься не может, - он хочет, чтобы я уступил, лишь бы утихомирить его. Он бы порадовался, если бы я потерял отца, и мать, и все, что у меня есть, если бы я опозорился перед всем Городом и люди отворачивались от меня на улице, - чему угодно, лишь бы это сделало меня доступным для него. И вот это он называет любовью!
Я говорил слишком страстно, но Сократ все еще смотрел на меня добрыми глазами; и добравшись наконец до того, что скрывалось за всем остальным, я заключил:
– Я всегда буду думать о себе плохо из-за того, что он меня выбрал.
Сократ покачал головой:
– Ты ошибаешься, мальчик мой, если думаешь, что он ищет родственную душу. Он рвется к тому, чего ему самому недостает, ибо у него душа хромая и он не желает понять, что человек вначале должен высечь добро из своей натуры, как высекают статую из камня. И потому я думаю сейчас, что ты нуждаешься в совете знатока, который понимает в этих вопросах.
Я уже собирался спросить, какого именно знатока, когда оглушительный стук молотков напомнил, что мы приближаемся к улице Панцирщиков. После прибытия последних новостей с Сицилии у них снова прибавилось работы. Мы свернули в другую улицу, чтобы слышать друг друга без крика.
– Полагаю, - заметил Сократ, - ты закажешь для себя доспехи прежде, чем начнется следующий год, так быстро летит время. К кому ты обратишься?
– К Пистию, если осилю его цену. Он берет очень дорого - от девяти до десяти мин за полный доспех для конника.
– Так много? Полагаю, за такую цену ты получишь даже золотую эмблему на нагруднике?
– У Пистия? Не-ет, даже если заплачу все двенадцать; он к ним и не прикоснется.
– Кефал мог бы сделать тебе что-то, привлекающее глаз.
– Верно, Сократ, но мне в этих доспехах, может, и сражаться придется.
Он рассмеялся и сделал паузу.
– Я вижу, - сказал он затем, - что ты, хоть и молод, здраво судишь о ценностях. Тогда не сможешь ли ты сказать мне, тому, кто становится слишком стар, чтобы много понимать в таких делах, какую цену должен заплатить человек за верного и благородного любовника?