Он стоял, глядя на меня сверху вниз, ничего не говоря, и я смотрел на него тоже молча, только снизу вверх. Я понимал, что должен заговорить первым и извиниться за беспокойство, но мне словно бык на язык наступил.
Тут подошел и Сократ и заговорил бодрым голосом:
– Ну, Алексий, я рассказал Лисию о твоем затруднении.
Я хотел учтиво ответить, но Лисий успел раньше:
– Да. Все, что в моих силах…
Он не стал продолжать, и я начал торопливо искать слова, чтобы заговорить, пока у него не кончилось терпение:
– Мне неловко, Лисий, что я побеспокоил тебя, когда ты был с друзьями, извини меня…
– Не стоит извинений, - отозвался он.
– Может, ты предпочтешь увидеть меня в другое время?
– Нет, - сказал он и неожиданно улыбнулся: - Сократ считает, что сейчас самое подходящее время. Идем, присядем.
Он подошел к каменному ограждению вокруг колодца и бросил сверху полотенце, чтобы не садиться на голый камень. Когда он пригласил и меня сесть, я оглянулся, ожидая, что Сократ примет участие в нашем разговоре. Но его уже не было. Тогда я опустился на траву.
– Итак, - начал Лисий, - Полимед все еще беспокоит тебя? По крайней мере, ему не откажешь в постоянстве и выдержке.
Я подумал, что разговоры в Городе превзошли мои опасения, раз даже Лисий слышал их.
– Да нет, Лисий, - возразил я, - нечего ему выдерживать, я ему никогда не давал повода. Но теперь, похоже, мне остается либо заговорить с ним и устроить ему принародную сцену, которой он добивается, либо велеть рабам прогнать его.
– Нет, клянусь Гераклом, - не согласился он, - так не пойдет; это привлечет на его сторону всех и каждого. Крайности в проявлении чувств, которые люди считают отвратительными даже когда человек оплакивает отца или единственного сына, считаются приемлемыми в таких случаях, как если бы… Он замолчал на полуслове и нахмурился, потому поднял глаза и продолжил: Но если я надругаюсь над волей бога, он заставит меня пострадать за это.
Он улыбнулся, глядя мне в глаза. Я подумал: "Он просто хочет успокоить меня, как уже пытался когда-то, - и ничего больше". Я опустил глаза и сорвал травинку, слишком стесняясь улыбнуться в ответ или вообще как-то отреагировать. Теперь я смотрел ему на ноги; ступни у него были крупные, но красивой формы, и выгнуты высокой дугой, как у бегуна.
Он тем временем продолжал, уже серьезно:
– Нет, Алексий, это дело должен уладить за тебя друг. Приходит тебе в голову, кого можно попросить? - Он внимательно посмотрел мне в лицо.
Я ответил, подняв голову:
– Ну, можно подумать о Ксенофонте. Обычно он умеет придумывать всякие планы. Только последнее время не делится ими со мной…