– Фредди, – ответила я, предварительно удостоверившись, что Доркас его не слышала, – если ты желаешь, чтобы мы тебя накормили и приютили на ночь, ты должен приложить все усилия и не отзываться гадко о других представителях рода человеческого.
– А это его представители? – изумлённо осведомился он. – Тогда прошу прощения! – Фредди остановился и внимательно оглядел гостиную. – Как я смотрю, ты запустила руку в семейный кошелёк! – он продолжал рыскать по комнате глазами, пока не наткнулся на портрет над камином. – А это ещё кто такая, мамаша твоего вампира?
– Это Абигайль Грантэм, – холодно ответила я. – Мать дядюшки Мерлина.
– Выглядит так себе, – Фредди повернулся к остальным, надеясь, что мы поддержим его в этом глубокомысленном умозаключении.
Скрипнула дверь, и в комнату прошаркал Джонас, нагруженный тяжёлым подносом. Я хотела было забрать у него поднос, но тут подала голос тётушка Сибил, и я решила, что, наверное, будет не слишком прилично, если я повернусь к старушке задом.
– Простоватая у неё внешность, – согласилась она и пригладила волосы, на которых кое-где сохранились следы от бигуди. – Конечно, не всем в этом мире суждено родиться красивыми. Как сказал бы наш любезный викарий, человека дела красят, но я всегда считала, что, если женщина умудрилась заполучить себе мужа, ей следует оказывать ему признательность и уважение. Мужчины не для того вставили слово «повиноваться» в обряд венчания, чтобы женщины этим пренебрегали. А Абигайль, хотя, надо признаться, её шарлотка с яблоками была бесподобна, доставляла бедному дядюшке Артуру немало головной боли. В первую очередь, она панибратски держалась с прислугой, и вы сами можете судить, сколь пагубное воздействие это оказало на впечатлительного Мерлина. Я всегда пыталась убедить его не заигрывать с садовником, этим неряхой и грубияном…
Роуленд поперхнулся и закашлялся, но нам не суждено было узнать, собирался он что-то сказать или нет. На несколько мгновений повисла напряжённая тишина. Потом надтреснутый голос, прерывающийся от ярости, прорезал воздух, словно заржавелая гильотина. Потрясение моё было столь велико, что я едва могла поверить, что говорит именно Джонас.
– Мадам! – произнёс он скрипучим голосом, яростно сдвинув лохматые гусеницы бровей. – Что вы можете знать о женщине, которая была женой и матерью; вы, изголодавшаяся по мужикам старая дева?
Лицо тётушки Сибил приобрело ярко-пурпурный оттенок, который быстро сменился мертвенной бледностью.
– Как ты смеешь! – старуха прижала ладонь к бурно вздымающейся груди. – Как… Мерлин… – она перевела дыхание и, запинаясь, продолжила: – Мерлин никогда бы не позволил так со мной разговаривать!