— …Без мамы, знаете… просто ни один режиссер… ни один спектакль… Ведь на производственных цехах, на бутафорах, на пошивочном цехе — всегда колоссальная нагрузка! — Веру уже несло по таким вольным просторам, по таким небесам, что остановиться было невозможно… Какое счастье, что в юности Стасик таскал ее по репетициям, по пыльным примерочным, по пьянкам своих приятелей, актеров-режиссеров… Да и в институте эти два потока, театральный и художественный, часто соприкасались… И Сегеди, Евгений Петрович, покойный граф Сегеди, лаборант на театральной кафедре, много рассказывал о кулисах театра, так как в молодости играл в какой-то полулюбительской труппе.
— Только ее энергия и ее опыт спасали на премьере спектакль! Премьера, это ведь вообще — сумасшедший дом! Роли еще нетвердые, свет поставлен накануне, декорации сбиты на живульку… Маму все актеры — просто обожали!.. А уж художник по костюмам, и даже главный режиссер… очень, очень часто просили ее совета… Да она сама потрясающие костюмы шила!.. Понимаете, мама очень остро чувствовала характер роли… Может быть потому, что и сама была одаренной актрисой по натуре… Она же вообще страшно талантливая: вкус изумительный, фантазия, творческое воображение!
Запрокинув голову, Вера влила в рот оставшийся коньяк… взглянула на Лидию Вениаминовну и — вдруг поняла, что все, что она тут плела — это правда, правда, и все это произошло бы с матерью, непременно случилось бы, если б не блокада, не война… не гибель Саши… не искореженная ее, несчастная, одинокая рысья душа…
Она судорожно перевела дух и тихо проговорила:
— …Да, ей не повезло сначала в молодости, с моим отцом… Но потом она встретила прекрасного человека, дядю Мишу, и прожила с ним в любви всю жизнь…
Ну, вот… выдохлась… вынула душу… но все еще любовалась судьбой, какой наградила мать — изящной, талантливо скроенной, опрятной судьбой, с лучистой искоркой на отливе… Вдруг поняла, что выстроила композицию этой судьбы, как композиции картин строила.
Взялась рукой за щеку и ощутила влагу…
Лидия Вениаминовна тоже плакала, улыбалась, кивала… Вытирала платочком глаза.
Опять зазвонил мобильник у Веры в кармане, и по одному только «да», Лёня уже забрасывал ее своими: «Почему ты гундосишь? Да что произошло? Где ты?!»
Он звонил уже из аэропорта; с минуты на минуту должен был приземлиться самолет из Нью-Йорка. Надо бы срочно ехать домой, настрогать лук и морковь на плов, замочить рис… Сегодня она собиралась встретить гостей узбекским пловом, — благо, проезжие ташкентцы привезли недавно и барбариса, и зиры.