Штаремберг слушал, не пропуская ни слова, тревога и озабоченность не оставляли его лица.
— Меня очень беспокоит то, что в городе лютует поветрие. Мы каждый день хороним умерших. Болезнь забирает больше, чем война…
— Я сообщил и об этом… Герцог просил напомнить вашему превосходительству, что мор и болезни — всегдашние спутники войны и в особенности осады. Но, несмотря ни на что, нужно держаться. Вену сдавать нельзя!
— Мы и не думаем об этом! — воскликнул губернатор. — Одного не могу понять: почему Кара-Мустафа, зная о нашем тяжёлом положении, не штурмует? Что он замышляет? Подкопов как будто не ведёт.
Кульчицкий разгладил свои маленькие, недавно подстриженные усы.
— Герр генерал, Кара-Мустафа не ожидал такого отпора с вашей стороны во время первого и второго штурмов. Потери у турок огромны! В лагере тоже много больных. Нарастает недовольство. Военачальники начинают ссориться и препираться. Поэтому великий визирь, учитывая все это, принял новое решение…
— Какое?
— Он решил уморить осаждённых голодом.
— У нас достаточно припасов. Думаю, ему известно об этом.
— Чего не сделает голод, довершат болезни… Кроме того, сераскер возлагает большие надежды на подкопы и мины. Турки искусные мастера в таких делах.
— Я знаю. Но сейчас не слышно, чтобы где-либо подбирались.
— Роют, господин генерал. Со стороны Леопольдштадта ведутся два подкопа. Из Пратера — один. Там удобно: сады подходят вплотную к валу — землю можно выносить незаметно. Следите внимательно на этих участках! Не исключено, что и в других местах…
— Спасибо, друг. — Генерал поднялся из-за стола и пожал Кульчицкому руку. — Это очень важно. Мы сделаем все возможное, чтобы продержаться как можно дольше. Но если осада затянется, мы погибнем. Вся наша надежда на быстрый приход короля и немецких князей.
Ян Собеский, на которого возлагал такие большие надежды губернатор Вены Штаремберг, прибыл в лагерь Карла Лотарингского лишь в конце августа, приведя с собой смехотворно малое войско — четыре тысячи всадников.
Король был невероятно зол. Ещё бы! Такой срам претерпеть! Как только он вспоминал события последних месяцев, кровь бросалась ему в голову и заливала краской стыда его одутловатое, обрюзгшее лицо. Окаянные магнаты! Они все же настояли на своём — не дали на поход ни единого злотого! К июлю его собственными усилиями было собрано и экипировано четыре тысячи кварцяной конницы — гусаров. Кроме них, стоило брать в расчёт лишь две тысячи жолнеров. Остальные — несколько тысяч пехотинцев, которых так просил Леопольд, — просто срамотища! Не воины, а сплошная деревенщина — польские, галицкие и белорусские холопы. В свитках, в белых полотняных рубахах, некоторые даже в лаптях! Неизвестно, смогут ли они стрелять из мушкетов. Артиллерия — одно название! Всего двадцать восемь пушек! И это в то время, когда у Кара-Мустафы, как говорят, пушек около тысячи, а на стенах столицы Леопольда — двести!