Что же, несколько дней ты сидишь, уйдя в себя. Тебе звонит Шарлотта, чтобы поболтать о прошедшем уик-энде, а ты едва можешь сравняться энтузиазмом с Марией, идущей к эшафоту. Шарлотта, конечно, списывает все на гормоны, и ты с ней не споришь. Кто-то посоветовал ей, что в таких случаях очень полезен ямс. Тебе удается не сказать ей, куда, по твоему мнению, она должна идти со своим ямсом, а потом ты кладешь трубку и плачешь.
На день к тебе приезжают внучки, Клер и Рози, чья компания всегда доставляла тебе удовольствие, и потому, что ты могла побаловать их кукурузными чипсами, изготовленными не из цельных зерен, и потому, что потом они возвращались к родителям. Но на этот раз ты встречаешь их в настроении Марии. Их болтовня раздражает, ты забыла купить угощение, ты едва им улыбаешься.
Ты идешь в театр с мужем на «Двенадцатую ночь», чего давно хотела… Билеты Френсис заказал много месяцев назад. Золотые, между прочим, билеты. Критики просто сошли с ума. Аплодисменты не смолкают, после спектакля актеров не отпускают со сцены, но ты слышишь лишь слова бедной Оливии:
Скорей убийство можно спрятать в тень,
Чем скрыть любовь: она ясна, как день.
Цезарио, клянусь цветеньем роз,
Весной, девичьей честью, правдой слез,
В душе такая страсть к тебе горит,
Что скрыть ее не в силах ум и стыд.
Френсис хлопает и хлопает. Кричит: «Браво», потому что спектакль того достоин. А ты едва можешь… и так далее и так далее.
Потому что все кончено. Ты очень благоразумно все закончила. Он хочет, чтобы ты обо всем сказала мужу; ты не можешь сказать мужу. Ни чуть позже, ни когда-либо. Ситуация тупиковая. Он много чего говорит, но суть сказанного: он не может тебя с кем-то делить. И вот, не веря, что возможно сказать: «Прощай», ты говоришь: «Прощай». А через двенадцать часов после того, как ты благоразумно поставила в романе последнюю точку, ты чувствуешь, будто у тебя подрезаны все нервы, растянуты все сухожилия, разорваны все мышцы. И действительно, от таких мук двадцатью четырьмя часа позже смерть на эшафоте может показаться верхом блаженства.
Ты видишь рисунок Давида. Счастливая королева, внезапно связанная, беззащитная, влекомая навстречу судьбе. Ты молишься. Френсис входит, когда ты лежишь на спине, с закрытыми глазами, повторяешь снова и снова: «Позвони мне, позвони» или что-то похожее. Ты едва вспоминаешь о необходимости лгать и говоришь, что это из новой поп-песни. Френсис по крайней мере этого проверить не сможет.
Тебе хочется утонуть.
И, если не заставлять себя участвовать в окружающей жизни, ты сидишь у телефона, положив руки на колени, в ожидании единственного звонка, который может сделать тебя счастливой. И все это время ты и ненавидишь, и жалеешь себя. Все это время ты говоришь себе, что контролируешь ситуацию, хотя знаешь, что это не так. Придет день, когда боль исчезнет, говоришь ты себе. Убеждаешь себя, что твой любимый нашел утешение в объятиях другой женщины. Такова жизнь. Только что он сидел на своей кровати с тобой, вы оба со слезами на глазах согласились, что расстаться – лучший выход, ты ушла, а минутой позже он встает, принимает душ, выходит из квартиры, направляется в Бистон-Гарденс, замечает симпатичную женщину, прогуливающуюся в одиночестве, приглашает в бар, и понеслось. Он снова счастлив. Все это раз за разом прокручивается у тебя в голове. Результат – маленькое чудо, ты не можешь есть. Крохотный кусочек мозга, еще способный функционировать, нашептывает тебе, что потеря веса – это компенсация за потерю любовника. Беда в том, что пить ты можешь. Так что вес не теряется.