— Ой! Ты уже вернулся?
Зардевшиеся щеки Тайаны, отпрянувшей от собеседника столь стремительно, что можно предположить: не о делах шла речь. Вернее, о делах, но исключительно сердечных. Так и не отпустившие друг друга пальцы, девичьи и юношеские… Ну хоть кто-то счастлив в этот день, и то славно.
— Dyen Брэвин хотел тебя увидеть и сказать…
— Только не спешите возражать! Пожалуйста, — добавляет свежеиспеченный хозяин Оврага.
И он тоже на редкость румяный. Это же не действие солнца? Не должно быть. Если бы парень приехал из сумеречных стран, тогда конечно, обгорел бы в саэннской жаре до красноты, но его кожу и так не назовешь белоснежной, поэтому… Нет, вывода не получается. Голова болит и с каждой минутой тяжелеет. Я в самом деле подхватил лихорадку?
— Возражать? И не собирался. Чему обязан снова вас видеть? Разве мы не закончили все дела еще тогда?
Даже русые локоны, обрамляющие довольное лицо, кажутся светящимися от радости. Ну да, на дворе же празднества, и никто не грустит. Почти никто. Впрочем, единственного грустящего уже можно не считать. Потому что его скоро не будет.
— Конечно, конечно! Закончили, как надлежало. И не может быть никаких вопросов!
— Тогда извольте объяснить, зачем…
— Мэл, это так чудесно! — защебетала Тайана, то и дело норовящая бросить на молодого человека загадочный взгляд. — Это такой щедрый подарок!
— Подарок?
— Давайте, поднимемся к вам. Там все и поймете.
— Как пожелаете.
Шаги даются со скрипом в каждом суставе, как в несмазанных петлях. Боги, как же я устал! Пора прекращать бесполезное трепыхание. Мотылек слишком близко подлетел к свечному огоньку и загорелся сам. Ну ничего, пламя скоро угаснет. Вместе с жизнью.
Дверь открыта, и уже с порога видно, что…
Чердак резко уменьшился в размерах. Но стены дома не могли сойтись вместе, стало быть, причина обмана зрения в другом.
В аккуратных стопках книг, разложенных на полу, на столе и везде, где нашлось свободное местечко.
— Вы ведь не откажетесь их принять? Я подумал, что на Середину лета это будет уместным и достойным даром. Не надо ничего говорить!
А мне и сказать-то нечего. Звуки есть, а слов нет.
Значит, тем таинственным богатеем, выкупившим книги моего отца, был Брэвин.
Щедро.
Трогательно.
Но будь я проклят, слишком поздно!
* * *
— Ум-м-м-м-г-р-р-р-х!
Кулак, сооруженный со слезами и проклятиями, врезается в стену. Расплавленная сталь ладони от удара заходится волнами, только добавляя жара к ощущениям, но лучше боль будет приходить снаружи, чем изнутри.
Если бы можно было поменять ощущения местами, я согласился бы разбить руки в кровь или вообще отрезать, только бы все прекратилось. Только бы наступило забвение.