— А вас, скалы, я называю Оксфорд-серкус, Пикадилли и Лестер-сквер.
Он направился к темной запруде, спустившись туда по расселине. Из отверстия среди разбросанных камней у дальнего края лужи все еще исходил слабый свет, и, пока он пил, по воде пробегала едва заметная рябь, но красные кольца уже невозможно было разглядеть. Погрузив указательный палец в воду, он нащупал илистое дно. Он лежал очень тихо.
— Дождь еще будет.
И вдруг, резко дернувшись, отскочил. В запруде был кто-то еще. Или какой-то голос, говорящий почти одновременно с ним. Звук шел от воды и каменной плиты. Когда сердцебиение утихло, ему удалось, призвав на помощь логику, сообразить, в чем дело. Редкое, позабытое явление — резонанс, эхо. И тут же последовал вывод: здесь, в замкнутом пространстве, его голос опять звучит в полную силу. Уняв дрожь, он сосредоточился и произнес:
— Леди и джентльмены, здесь, внутри, целостность личности полностью гарантируется…
Он резко замолчал и услышал, как скала вторит:
— …мены…
— Будет дождь.
— …ождь.
— Как поживаете?
— …аете?
— Я делаю все, чтобы выжить. Оплету риф названиями, тем самым его приручу. Не каждому дано понять, как это важно. Название налагает печать, заковывает в цепь. Пусть только эта скала попробует подчинить меня своим привычкам, я не дамся, напротив — подчиню ее моим. Я навяжу ей свой распорядок, свою географию. И сделаю это с помощью названий. А если она попытается уничтожить меня, заглушить, что ж, буду разговаривать про себя, внутри себя, где мои слова находят отклик, а звуки имеют значение, подтверждая, что я существую. Буду собирать дождевую воду и пополнять запасы. Буду использовать свой мозг — точный инструмент — и добьюсь нужных результатов. Удобства. Безопасности. Спасения. А потому завтрашний день объявляется днем размышлений.
Он оторвался от запруды, вскарабкался по Проспекту на Смотровую Площадку и остановился рядом с Гномом. Напялил на себя все, что было, натянул мокрый подшлемник, водрузил на голову зюйдвестку, застегнул подбородочный ремешок. Быстро оглядел горизонт, прислушиваясь к слабому шуму, доносящемуся из невидимого гнезда снизу, откуда-то с Чаячьего Утеса. Спустившись по Проспекту, он добрался до своей щели. Сел на стенку у входа в расселину и обмотал вокруг ног серый свитер. Затем, ерзая, втиснулся внутрь, проталкивая вниз куртку и плащ. Туго надул спасательный пояс, завязал спереди тесьмой оба конца трубки. Получилась большая и очень мягкая подушка, на которую можно было положить голову. Он лежал на спине, голова в зюйдвестке покоилась на подушке. И тогда постепенно, дюйм за дюймом, вытянув вдоль тела руки, произнес, обращаясь к небу: