– Ты сказал… что не ищешь каких-то серьезных отношений с женщиной… тебе они не нужны…
– Да, так было, – перебил ее Мартин. – Меня полностью устраивала моя жизнь, мне нравилось чувствовать себя свободным…
Именно это и было приманкой, на которую она клюнула, подумала Николь. После Дэвида с его немыслимым давлением, которое он оказывал на нее, пытаясь добиться невозможного в своем стремлении безраздельно обладать ею, превратиться в ее властелина, она стала избегать мужчин, страшась любого проявления их симпатий. В этой связи Мартин со своим мировоззрением показался ей совершенно безопасным и даже идеальным партнером.
– Ты же сам говорил, что чертовски боишься потерять свободу.
– Естественно! – вскипел Мартин. – Я бы тогда сказал все…
– Чтобы уложить меня в постель! – закончила за него Николь, когда он замялся, видимо, подбирая слова.
– А ты в общем-то и не сопротивлялась, – негромко, но очень решительно, даже с раздражением, заметил Мартин.
Бог мой, как же он жесток. Неужели нельзя по-другому, более мягко расценить его, и особенно ее, поступок? Ну хоть бы из деликатности сказал об этом как-то иначе.
– Я…
Но под его пронзительным ледяным взглядом она стушевалась и не нашлась что ответить. Почему-то ей вдруг припомнились портреты рыцарей ордена Св. Георгия XIV века – первых правителей Мальты – из картинной галереи в Валлетте. Они смотрят на мир с такой же надменной самоуверенностью, что и производило впечатление удивительного сходства Мартина с ними.
– Ты же буквально вешалась мне на шею, – безжалостно бросил ей в лицо Мартин. – Мне только осталось дать тебе то, что ты хотела.
– Мы хотели! – наконец-то Николь собралась с духом дать ему отпор. – Ты…
Мартин вопрошающе поднял бровь и взглядом, исполненным презрения, снова заставил ее замолчать.
– Откуда тебе знать о моих мыслях? Разве тебя это волновало? Ты же не осталась, чтобы понять меня.
– У нас было семь дней…
– Семь дней, – повторил он, придавая словам оттенок черной иронии, смешанной с горечью. – Даже Калипсо подарила Одиссею семь лет, а ты…
– Ты никогда не говорил, что тебе нужно нечто большее!
Николь почувствовала себя загнанной в угол. Он упрекнул ее в семи днях, но только ей одной известно, как она, придя в себя и трезво осмыслив случившееся, переживала потом из-за своего легкомыслия. Слишком поздно к ней пришло прозрение, что в ее руках Мартин был лишь орудием для того, чтобы забыться. Он стал для нее чем-то вроде алкоголя или наркотика.
– Я просто посчитала…
– Ты посчитала?
Николь отпрянула в испуге, услышав ничем не прикрытую злобу в голосе Мартина, когда он повторил за ней, перевернув весь смысл ее слов.