Второе мероприятие, проведение которого в жизнь не терпит никаких отлагательств, – запрещение браков между белыми и черными, причем под «черными» имеются в виду все, в ком есть хоть капля африканской крови. Только полный и категорический запрет может положить конец пагубному смешению рас.
В общем, прожекты и тезисы, написанные «незаслуженно забытым», пронафталиненным слогом, казались на первый взгляд заведомой чушью. Тем не менее нашлись газетчики и даже парламентарии, которые их приняли всерьез, и в 1934 году, по случаю созыва Учредительного собрания, кое-кто извлек на свет божий писания профессора Арголо, изданные под заголовком «Введение в изучение Кодекса национального спасения».
Давно уж Педро Аршанжо не давал воли гневу. После того как полковник Гомес отказал его крестнику Тадеу, ни одно событие не пробудило в местре Аршанжо таких сильных эмоций. Борясь с произволом комиссара Педрито, он болел душой, видя погромы, аресты, убийства, но сохранял сдержанность и мягкость в обращении, характерную для его зрелости и подступающей старости. Вежливый, обстоятельный, напористый и точный в действиях, когда приходилось действовать, мягкий и покладистый в быту, веселый сотрапезник, отзывчивый и добрый – таков был в ту пору Педро Аршанжо. Но брошюра Нило Арголо вывела его из себя, ему пришлось облегчить душу руганью: «Старый педераст, идиот, безмозглая скотина, сволочь!»
Все еще кипя негодованием, он направился к Забеле, которая к тому времени совсем обезножела, передвигалась в кресле на колесах и сильно одряхлела. Педро Аршанжо так никогда и не узнал, сколько ей лет. Когда он познакомился с ней четверть века назад, она уже выглядела достаточно немощной и старой, видно было, что за плечами у нее долгая жизнь, прожитая бурно, без удержу, без оглядки… И еще лет десять Забела оставалась такой, какой он впервые ее увидел в «Лавке чудес», – любопытной, вечно суетящейся, неугомонной. Временами она казалось чуть ли не девчонкой, столь жизнелюбивой была экс-принцесса Реконкаво и экс-королева Парижа.
Ревматизм в конце концов утихомирил ее, положил конец ее живости. Боль грызла Забелу, только уколы и спасали. Больная поносила врачей, доходила порой до исступления. И все же не сдавалась, продолжая ковылять по улице из конца в конец для моциона, пока ноги совсем не отказали. Что поделаешь, пришлось сесть в кресло-каталку, присланное из Сан-Пауло профессором Силвой Виражей, который узнал о ее беде из писем Педро Аршанжо. Но все равно желчной старухой графиня не стала. Воркотня ее была кокетством, а не нытьем – чем еще старухе покрасоваться? До последнего дня сохранила она ясность ума и присутствие духа. Жить хотела, но боялась старческого маразма – как бы не превратиться в «полоумную, дурочку, над которой все потешаются». «Если я свихнусь, – говорила она Педро Аршанжо, – раздобудьте на факультете яд, что убивает сразу, и дайте мне так, чтоб я не догадалась". Сколько же ей лет? Девяносто, если не больше.