Мэверик помог ей встать и подняться на берег. Вода стекала с нее, струилась по ее телу, но он уже держал наготове свою сухую рубашку. Это выглядело соблазнительно, но она заколебалась, не решаясь надеть что-нибудь, принадлежащее ему. Однако липнущее к телу насквозь промокшее белье было еще хуже.
– Снимите все, Синтия, – манил Мэверик.
Она все еще не решалась, потом подумала, что темнота надежно скроет ее наготу, быстро выскользнула из мокрого корсажа и потянулась за рубашкой.
– Снимите панталоны, – предложил Мэверик.
– Но я не могу раздеваться при вас.
– Темно. Многого я не увижу.
– Увидите достаточно.
– Хотите надеть рубашку?
Мэверик уже далеко продвинулся к намеченной цели: он снял ее корсет, теперь заставляет снять панталоны. Но ему и этого мало. Он хотел видеть ее обнаженной. Синтия сделала шаг в сторону. Мэверик поймал ее за талию, привлек к себе, его пальцы судорожно расстегивали пуговицы на ее панталонах.
Смущенная и испуганная, она пыталась вырваться, но он опередил ее. Отяжелевшие от воды панталоны легко соскользнули на землю. Теперь Синтия стояла перед ним обнаженная, разгневанная и возмущенная.
Мэверик рывком привлек ее к себе.
– Нет!
Она сопротивлялась, чувствуя его решительность. Он снова начал массировать ее натруженные за день мускулы.
Синтия застонала:
– Нет, Мэверик. Мне больно!
Он поднял голову:
– Вы знаете, как держать мужчину на коротком поводке. Да?
– Но вы сделали мне больно.
– Прошу прощения. – Он опустил руки. – Не стану вас принуждать ни силой, ни хитростью.
Он нежно поцеловал ее в макушку и набросил рубашку на плечи.
– Вам лучше одеться, а я приготовлю ужин. Мэверик повернулся и зашагал по берегу реки.
Тремя днями позже Синтия и Мэверик въехали в Тьюлу, маленькую деревеньку к югу от Агу-Приета в Мексике. Глинобитные строения с плоскими крышами отбрасывали тени на колодец в центре площади. Куры тихонько квохтали, беседуя друг с другом, и раскапывали землю вокруг колодца. Белый крест венчал церковь. Ветер гнал пыль по плотно утрамбованной земле, закручиваясь в небольшие смерчи. Ослик, привязанный возле таверны, то и дело топал копытом и отмахивался хвостом от мух. В воздухе стоял запах дров, предназначенных для очага и приготовления пищи.
Ничто не нарушало покоя сиесты. Ничто не портило монотонности красок. Собственно говоря, вся деревня была цвета песка. Все было однотонным, кроме ярко-красного атласного платья девушки и окраса собаки.
Девушка и собака шутливо, соревновались, и, похоже, собака проигрывала. Девушка тянула платье в одну сторону, а собака, ухватившая ее за подол, – в другую. Они рычали, скалили белые зубы и трясли головами, раскачиваясь взад и вперед.