А церковь оказалась заперта, словно дорога к прошлому. Алексей даже и сам не знал, рад он этому или нет.
Подъехала нарядная, но заляпанная грязью карета, однако из нее никто не вышел: очевидно, увидели его напрасные попытки попасть в церковь.
Алексей стоял в задумчивости, кутаясь в плащ, поглубже надвинув треуголку: пробирал ветер. Была мысль поговорить со священником: вдруг окажется тот самый, кто венчал их с Лисонькою? Может быть, он согласится, пусть и за большие деньги, уничтожить старые записи? (Да, сичевик-запорожец и дерзкий гайдук еще жили в душе Алексея!) Однако то, что церковь оказалась заперта, поколебало его. Было в этом что-то ненапрасное. Как предупреждение, к которому необходимо прислушаться.
Алексей покорно склонил голову. Хорошо. Сначала он повидается с Лисонькой и с отцом.
Решительно двинулся к неказистому, грязному возку. Захлопнулась дверца, кучер прикрикнул на лошадей. Тронулась и чужая карета. Алексей, усаживаясь, с любопытством прильнул к окошку, разглядывая красивую упряжь, женский силуэт, смутно, загадочно мелькнувший за стеклом... Кучера обменялись угрюмыми взглядами, коротко ржанули лошади, кареты разъехались. И Алексей тотчас забыл об этой мимолетной встрече, всецело отдавшись дороге – дороге домой.
* * *
Сколько раз он воображал себе эту минуту! Сколько раз видел мысленным взором страдающее лицо Лисоньки, слышал ее упреки... Но действительность оказалась настолько иной, что оставалось только подивиться прихотливости Провидения, кое ошарашивает внезапностью своих даров и взысканий, словно бы с особенным удовольствием не оставляя камня на камне от наших предчувствий и опасений.
Когда Алексей подъехал к высокому крыльцу измайловской усадьбы, там уже стояла легонькая, нарядная повозка. Старый лакей, с трудом сгибая спину, придерживал дверцу, а со ступенек спускался румяный черноусый господин, ведя под руку стройную барышню, так укутанную в дорогие меха, словно на дворе стоял не легонький октябрьский, пронизанный солнцем морозец, а лютая январская стужа.
Завидев гостя, пара приостановилась. Лакей с удовольствием распрямил спину, обернулся, и Алексей узнал Никитича, своего старого дядьку. Горло перехватило: значит, он уже и впрямь добрался до дома! Уже почти в отцовских объятиях! Выскочив из кареты, сдернул треуголку, опасаясь лишь, что старый дядька не узнает его поседевшие, забранные черной лентою волосы (умыкали бурку крутые горки!), но, пока Алексей со смехом наблюдал, как изумленно расширяются старческие глаза, рядом раздался восторженный визг, и на него вдруг обрушилось что-то мягкое, теплое, душистое, шелковистое, залило его горячими, быстрыми слезами, осыпало бесчисленными поцелуями, затормошило, оглушило ахами, охами, всхлипываниями, смехом, и он сам уже смеялся, плакал, раздавал поцелуи, обнимал, что-то спрашивал, пока вдруг не понял, что держит в объятиях Лисоньку.