Комиссар перекинулся мыслями к своей семье. Уже больше месяца не получал он писем от жены. Как она там, в Алма-Ате? Как дочь Вера? У жены больное сердце, трудно ей работать на заводе.
Порыв ветра потряс здание, оторвав Грабова от невеселых мыслей. Огонь в печи погас. Грабов взглянул на светящиеся стрелки ручных часов. Было двенадцать.
«А в Алма-Ате скоро утро», – с грустью подумал Грабов. И снова вспомнилось последнее письмо дочери, по-детски наивное, непосредственное и мудрое своей простотой.
«Мне так хочется, папа, чтобы война поскорее кончилась, чтобы ты приехал домой и отменили карточки. Мама тогда разрешит мне брать хлеба сколько я захочу и всего много…» – писала пятиклассница Вера. Горький комок подкатился к горлу комиссара.
«Чем тебе помочь, моя дочурка?».
* * *
Серый, нудный рассвет застал всех летчиков на аэродроме. В полку была объявлена готовность «номер два». Под землей, в жарко натопленном блиндаже командного пункта, за столами и прямо на полу разместились лётчики с планшетами, с крагами, заткнутыми за пояс. Густой табачный дым висел слоями в нагретом воздухе и медленными лентами нехотя тянулся в открытую дверцу времянки. Над столом начальника оперативного отдела штаба слабо мерцала аккумуляторная лампочка. Капитан Рогозин, худощавый, чисто выбритый, склонившись над картой боевой обстановки района воздушных действий, ловко орудовал цветными карандашами, внося изменения в линию фронта, происшедшие за ночь. В одном месте обстановка была неясной – линия обозначения противника обрывалась, и на карте на несколько километров зияла прореха. Рогозина беспокоила эта неясность. Воображению представлялось, как где-то там, в прорехе, зябко кутаясь в шинель, стоит такой же, как и он, капитан, но только капитан немецкий. Гортанным голосом он отдает приказания. Гитлеровцы прыгают на танки, грузовики, самоходки, в воздух взвивается ракета, и пьяная орда стремительно врывается в никем не защищенную полосу…
Ожидая дополнительных сообщений из штаба дивизии, Рогозин озабоченно почесывал карандашом переносицу, что-то бормотал под нос и недовольно морщился от трескучих ударов костяшек, раздававшихся рядом. Здесь, у фанерного стола, собрались на утренний турнир игроки и «болельщики» весьма увлекательной и распространенной на фронте игры. Люди, лишенные фантазии, именуют ее сухим иностранным словом «домино», в то время как среди знатоков и ценителей эта игра известна под оригинальным названием «козел».
Не обращая внимания на звуковые эффекты, сопровождающие «козла», несколько недоспавших пилотов пытались все-таки дремать, сидя вокруг железной печурки, прожорливо глотавшей дрова. На сухих поленьях колыхались бездымные красноватые языки пламени, бросая на лица людей багровые пятна. А когда капля смолы изредка падала на угли и вспыхивала голубой искрой, лица приобретали голубоватый оттенок. Раскрасневшийся от жары Черенок, присев на корточки, проверял полетные карты пилотов своего звена, делая короткие замечания. У самой двери происходила тактическая игра». Командир второй эскадрильи капитан Смирнов, хмурый и подтянутый блондин с умными проницательными глазами, был твердо убежден, что ежедневные часы «тренажа», введенные им в распорядок дня летного состава эскадрильи, занимают не последнее место в усвоении сложной системы тактических приемов боя. Он ставил перед летчиками задачу добиваться быстрой ориентировки в воздушной обстановке, требовал грамотных, оригинальных, а не шаблонных решений в бою.