Бродскому на этом суде выпала почетная роль: представлять русскую поэзию. Жребий этот был вытянут им более или менее случайно; на его месте мог оказаться любой из талантливых молодых поэтов, которых в эту пору оказалось в России немало. Но надо отдать справедливость Иосифу Бродскому: вытянув этот ответственный жребий, он, человек с больными нервами, больным сердцем, только что перенесший тюрьму и психиатрическую больницу, провел свою роль на суде безукоризненно, с большим чувством достоинства, без вызова и задора, спокойно, понимая, какой державой он послан. Своими ответами он вызвал глубокое уважение к себе не только со стороны друзей, но и тех, кто раньше относился к нему с равнодушием или даже враждебностью. Помните этот диалог, мастерски запечатленный во Фридиной записи, диалог между обвинителями и Бродским, бесконечно повторяющийся и на первом и на втором суде, пронизывающий, словно красная нитка, весь процесс?
- Отвечайте, почему вы не работали?
- Я работал. Я писал стихи.
И опять:
- Объясните суду, почему вы в перерывах между работами не трудились?
- Я работал. Я писал стихи.
- Но это же не мешало вам трудиться?
- А я трудился. Я писал стихи.
В глазах мещан, бюрократов, газетных писак - словом, черни - это, конечно, не работа: писать стихи! Это ведь не то что состоять на государственной службе - как они, например. Добро бы еще он в Союзе состоял - члены Союза писателей приравнены к служащим, у некоторых и командировки, и машины, как у замов и завов; добро бы еще он умел стишками деньгу выколачи-вать - а то брюки мятые, сапоги рваные! Какой же он может быть поэт, когда он нигде не числится? И сам т. Прокофьев его терпеть не может? Небось т. Прокофьев хорошо разбирается, кто - кто: с ним сам т. Толстиков любит выпивать и закусывать.
Судья. А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский. Никто... А кто причислил меня к роду человеческому?
- А вы учились этому?
- Чему?
- Чтоб быть поэтом? Не пытались кончить ВУЗ, где готовят. Где учат.
- Я не думал... Не думал... Что это дается образованием.
- А чем же, по-вашему?
- Я думаю, что это... (потерянно) от Бога.
Савельева не унималась. Начальство приказало выслать Бродского из города как тунеядца. Законных оснований для высылки не было: во-первых, никакими нетрудовыми доходами он не пользовался, и, во-вторых, переводы Бродского появлялись в печати; но Савельева и помимо распоряжений начальства, сама от себя, ненавидела его с полною искренностью; в этом человеке, который имеет наглость нигде не состоять, она чувствовала какую-то силу, какую-то тайную власть: Маршак и Чуковский телеграфируют, Адмони и Эткинд произносят защитные речи, а у дверей суда - и это самое главное - толпятся девчонки и мальчишки и требуют, чтобы их впустили.