Памяти Фриды (Чуковская) - страница 44

Фрида поехала, записала и теперь радовалась своим листкам так, будто это была не запись судебного процесса, а решение об отмене приговора. Она чуть не гладила их, чуть не целовала.

- А что бы вы сделали, - спросила я, дочитав до того места, где рассказывается, как от нее требуют, чтобы она перестала записывать, - что бы вы сделали, если бы они в самом деле попробовали эти тетрадки отнять?

Фрида ясно на меня поглядела. Она вернулась из Ленинграда потрясенная, измученная, а сейчас была уже такой, как всегда, спокойной и деятельной: работа над записью, поддержка друзей, планы спасения Бродского вернули ей силы. Снова из ее темных глаз лился яркий свет - недаром одна приятельница говорила о ее глазах: "Фрида подняла на меня свои фары".

- Что бы я сделала? - повторила она мой вопрос. - Если бы они попробовали отнять тетрадки? Не отдала бы! И все. Не знаю как, но не отдала бы!

- Зубами? - спросила я.

9. "КАК СУМАСШЕДШИЙ С БРИТВОЮ В РУКЕ..."

Когда говорят или пишут о Фриде, о ее повестях и статьях, о ее характере, часто встречается слово "жизнеутверждающий". Оно у нас вообще в ходу, общепринято. И может быть, именно поэтому вызывает во мне сопротивление. "Жизнеутверждающая философия"... "Жизнеутвержда-ющий талант"...

Мне это слово, признаюсь, непонятно. Что, собственно, утверждается этой философией, этим талантом? Жизнь? Какая жизнь - любая, всякая? А разве человеку нужна эта любая жизнь - лишь бы жить? И разве не назначен человек для того, чтобы выбирать, отбирать, чтобы только человеческую жизнь удостаивать своим благословением? "Утверждение жизни"... Да и нуждается ли жизнь в том, чтобы мы ее утверждали? Жизнь - она небось посильнее нас с вами, она сама напирает, теснит, как жандарм лошадиным задом, без смысла и жалости, топчет копытами. Где нам ее утверждать! Были бы кости целы...

"Жизнеутверждающее искусство"... Вернее было бы сказать: жизнеоскорбляющее. Помню, в Ленинграде во время финской войны, зимою, люди долго не могли привыкнуть передвигаться по обледенелым улицам в тусклом, мертвенно-синем свете. Старались ходить вдвоем, втроем, держась друг за друга. Страшно было идти, скользя, в ледяной темноте; да и бандиты работали - ножами, бритвами. Я шла одна по короткому глухому переулку. Не видно ни зги и скользишь. На углу заливается веселой опереточной музыкой радиорупор: над людьми, ломающими в темноте руки и ноги, над людьми, которых только что полоснули бритвой, над людьми, которые вынуж-дены идти на эту неправую войну, в этот неправый бой - на эту верную и зряшную смерть. Зве-нит, заливается над несчастным переулком оперное колоратурное сопрано: оно утверждает жизнь.