- Как вы могли согласиться? - накидывалась я на Фриду, и без того измученную обороной своей статьи... Фрида, принципиальнейшая из всех журналистов, каждый раз, как статью ее стави-ли в номер, чуть ли не поселялась в редакции, ходила следом за гранками с этажа на этаж, из кабинета в кабинет, ни за что не позволяя уродовать, опошлять, искажать мысль и факты. - Как вы могли согласиться? Ведь я наизусть помню: в подлиннике этот диалог у вас гораздо сильнее! И томное мурлыканье кассирши, требующей "подробностей", и дремучая глупость этого дубины, физкультурника, который сам себя именует "товарищ" - "я здесь новый товарищ" - все это померкло, прилизано, причесано. Как вы могли согласиться?
- Но что же мне было делать? - устало спрашивала Фрида. - Им это не по нутру. Как раз то, что дорого нам с вами.
- Что делать? - переспрашивала я. - Немедленно брать статью обратно. Уносить домой и класть в ящик Вот что делать! Ведь это вредительство: найти слово - все равно где, в собствен-ном воображении, в памяти или в чужой речи, - найти точное слово и допустить, чтобы на ваших глазах сделали его приблизительным!
- Но человек-то важнее слова, - говорила мне Фрида. - Ведь статью-то я написала в защиту учительницы. Ну, унесла бы я статью домой - ну и выгнали бы учительницу с волчьим паспортом... Чтобы выручить человека из беды, стоит поступиться словечком.
Логика несокрушимая, и я соглашалась. Я соглашалась, но как-то всего лишь умом, а не сердцем. Новая Фридина статья, новое умерщвление жизни хотя бы в одной строке - и опять между нами тот же спор.
Фрида очень любила Цветаеву. Вымаливала, а иногда прямо-таки требовала у счастливых владельцев стихи и прозу Цветаевой, и переписывала, и хранила, и знала наизусть... Однажды я отдала перепечатать на машинке и подарила ей "Искусство при свете совести" - статью, которую, на мой взгляд, необходимо пережить каждому, кто работает в литературе. Фридочка долго не выпускала ее из рук, читала без конца себе и другим, восхищалась, сама переписала ее на машинке и раздарила экземпляры друзьям; но однажды сказала мне:
- Выводы из этой статьи для меня неприемлемы. И это вполне естественно: ведь Цветаева - поэт, и притом великий поэт, а я всего лишь учительница, журналистка. Там, в конце, помните? - она пишет, что перед судом человеческой совести врач, учитель, священник - выше поэта. Выше, потому что нужнее. И что перед этим судом - судом совести - она грешна. И только перед одним судилищем она может оказаться правой: если существует Верховный Суд слова. Помните?