В этот момент до нее с новой силой дошло, что вот опять она, как всегда в решающие минуты своей жизни, одна. Совсем одна. И никуда ей от этого не деться: как только настанет время делать шаги, от которых зависит дальнейшая судьба, от нее все отворачиваются, и решение должна в результате принимать только она сама. Вот и сейчас кроме нее некому выполнить те несколько оставшихся еще не решенных важных дел, от которых зависит будущее и созданной ею торговой империи, и династии Хартов. Это значит, что ей во что бы то ни стало надо жить. Она не имеет права умирать, поддаваться этой нелепой болезни, как ни обессиленно безмерно уставшее тело – тело уже старой и дряхлой женщины. Необходимо мобилизовать каждую частичку своей воли, чтобы заставить себя жить дольше. Сильная воля выручала ее всегда – выручит и теперь. То будет самая впечатляющая демонстрация силы воли, направленной на то, чтобы победить смерть.
Но, боже, как она устала! Откуда-то издалека до нее донесся голос сестры, обращенный к Генри Росситеру: его просили выйти из палаты. Тут ей дали какие-то лекарства и снова подключили кислород. Эмма закрыла глаза и стала погружаться в сон. По мере этого погружения она чувствовала, что к ней, мгновенье за мгновеньем, возвращалась ее молодость. Вот ей уже шестнадцать. Она выбегает из дому, в родном Йоркшире, и несется к своему любимому вересковому лугу за деревушкой Фарли, вверх по склону холма – к Вершине Мира. Сухие веточки хлещут по ее голым ногам, ветер парусом развевает подол ее длинной юбки, шелковые ленточки, вплетенные в волосы, летят за ней. Небо голубое до рези в глазах, в нем носятся жаворонки, устремляясь все выше и выше – к солнцу. Кто это стоит там внизу под сенью огромной скалы, возвышающейся над Рамсден Гилл? Да это же Эдвин Фарли! Завидя ее, он машет рукой и начинает карабкаться по скалистому уступу, где они так любят сидеть вдвоем, защищенные от пронизывающего ветра, и любоваться окрестностями. Он все карабкается и карабкается, не оборачиваясь ни разу.
– Эдвин! Эдвин! – кричит она ему. – Подожди меня!
Но ветер уносит ее голос, и Эдвин ничего не слышит.
Когда она добирается наконец до расщелины, то почти не может дышать от усталости, на ее обычно бледных щеках горит румянец.
– Я так быстро бежала. Думала, прямо умру сейчас, – шепчет она, задыхаясь, пока он помогает ей взобраться на уступ.
– Ты никогда не умрешь, Эмма, – улыбается он. – Мы с тобой всегда будем жить вечно. Здесь, на Вершине Мира.
По мере того, как сон одолевает ее, картина начинает дробиться на сотни мелких кусочков и постепенно исчезает из ее сознания.