– Миссис Пенни?! Кто тебе сказал? – Бабушка воинственно поджала губы и прищурила светло-голубые глаза.
Элизабет откинула капор на спину, тряхнув пепельно-русой головой.
– Сейчас переоденусь и все расскажу. – Она подхватила юбки и взлетела по лестнице.
В своей комнате она брезгливо взглянула на грязный подол и позвала служанку. Поджав губы и наморщив свой маленький носик, Джози помогла хозяйке снять мокрые юбки, собрала их и отнесла в стирку.
Бабушка права, подумала Элизабет, ополаскивая лицо душистой водой с лепестками роз. Казалось, от этой вони невозможно избавиться. Даже когда приходишь домой и переодеваешься во все чистое, запах трущоб все равно остается.
Вот уже два с половиной года она ходит в воскресную школу на Бэрроу-роуд помогать его преподобию Клеменсу. За все это время воздух там оставался таким же отвратительным, как и сейчас. Ежедневно работая в залитых смолой и пропитанных солью доках, люди не успевали отмыться, и оставалось только удивляться стойкости, с какой они переносили выпавшие на их долю невзгоды. Вместе с недавней летней жарой появились тучи мух, которые с наступлением холодов исчезли. Как и некоторые ученики.
– Работает, мэм. Болен, мэм, – объясняли отсутствие ученика или ученицы их соседи по лавке.
– Умер, мэм, – был однажды и такой ответ.
Какой-то сердобольный прихожанин отдал пустой угол своего склада под классную комнату для обучения двадцати-тридцати местных беспризорников, чтобы отвлечь их хотя бы на какое-то время от воровства на пристани и приобщить к Священному писанию.
Элизабет уселась в бархатное кресло перед трельяжем, и Джози начала с помощью шпилек укладывать ее непокорные волосы.
Каждое воскресенье Элизабет с Хью Клеменсом пробирались по запутанным узким переулкам на Бэрроу-роуд. В зимнюю стужу и летнюю жару они шли дворами, под веревками с серым, плохо отстиранным бельем, мимо мрачных приземистых бараков. В проемах разбитых дверей сидели изможденные женщины с рахитичными детьми на руках, а по булыжной мостовой бродили дети постарше и рылись в отбросах, в надежде найти что-нибудь полезное.
Элизабет устало закрыла голубовато-сиреневые глаза, вспомнив о своих несчастных учениках. Что они думают, когда смотрят на нее, ковыряя пальцем в носу или то и дело почесываясь? Про свои пустые желудки? Про работу, которую они только что оставили и к которой снова вернутся после школы? Верят ли они в рассказы о Всемогущем Господе и о его благодеяниях, если в их жизни существуют только голод и жестокость?
– Если, благодаря нашей работе, хотя бы один ребенок, когда вырастет, не станет завсегдатаем распивочной или публичного дома, я буду считать свой долг выполненным, – отвечал Хью Клеменс на все ее вопросы.