«Мама, – с отчаянием думал он, – почему ты не захотела меня выслушать?»
Теперь он уже никогда не заговорит: момент истины миновал. Шарль взял кропило из рук своей племянницы Мари и небрежно, все с тем же рассеянным, почти отсутствующим видом начертал крест. Клара, поддерживающая Мадлен, проводила его взглядом, пока он не сел на место. Потом повернулась к священнику: тот ожидал, когда закончится шествие родственников и друзей, чтобы начать мессу; с этим, как Клара и предполагала, трудностей не возникло. Самоубийца или нет, Эдуард имел право на христианские похороны, ведь это же такая малость.
Служащие похоронного бюро стали собирать венки и букеты. Цветы и соболезнования Кларе прислали многие, но передвигаться по стране было еще сложно, и народу было не так много. После стольких лет войны жизнь только-только набирала ход, и каждый оплакивал своих умерших. Перед миллионами невинно замученных, которых не удается даже сосчитать, самоубийство выглядело вызывающе.
Клара возглавляла шествие, Мадлен опиралась на ее руку, рядом были ее дети. Шарль шел позади вместе со своими сыновьями.
– Отвлеките чем-нибудь ваших кузенов, пусть дадут матери передышку, – шепотом приказал он.
Винсен воспользовался этим и побежал к Алену, участливо обнял его за плечи. Они были примерно одного возраста, понимали друг друга с полуслова и в своей тесной компании доверяли друг другу мальчишеские секреты. Даниэль не столь расторопно занял место между Мари и Готье, плохо представляя, как себя вести. В одиннадцать лет он оказался теперь самым младшим среди Морванов – его сестренка Бетсабе уже не вернется, – и он не представлял себя в роли утешителя. Но чего ему и в самом деле не хотелось, так это сердить отца. Ему сто раз повторяли, что отец много пережил за годы заключения, что гибель жены и дочери в Равенсбрюке стала для него такой трагедией, что ему потребуется много времени, чтобы снова стать собой, и поэтому все должны быть с ним ласковыми. Винсен с Даниэлем хотели быть ласковыми, но не знали, с чего начать. Замкнувшись в высокомерном молчании, Шарль за целый день мог не произнести и трех фраз, а его остановившийся взгляд светло-серых глаз был совершенно невыносим. У сыновей остались лишь смутные воспоминания о том, каким отец был до войны – старшие говорили, что очень веселым. Видя его теперешнего, в это трудно было поверить. Шарля все еще можно было назвать красивым мужчиной: правильные черты лица, мягкие блестящие светло-каштановые волосы, прямой нос, красивые глаза, – однако его портило выражение жесткости и циничная улыбка, от которой на впалых щеках появлялись две вертикальные складки.