Дафна размышляла, водя глазами из стороны в сторону, словно читая собственные мысли.
— Ну… возможно… — Она покраснела. — Да, вероятно. Папирус был великолепен, устоять было почти невозможно.
— Это было произведение искусства, как вы мне говорили, превосходного качества. Другими словами, папирусный вариант искусства Ментона.
— О да, — подтвердила Дафна, и в ее голосе слышалось сожаление. — Мне жаль, что вы не видели его. Цвета. Изображение. В «Описании Египта» есть красочное воспроизведение прекрасного папируса, но оно и наполовину не так совершенно.
Она продолжала описывать папирус, ибо он, в чем Руперт был уверен, принадлежал ей, и каждое ее слово подтверждало то, что он начал подозревать еще тогда, когда она опустилась перед столиком в ка-а ее каирского дома и обнаружила пропажу.
Она описывала изображения, некоторые были расположены в квадратах, большинство в длинных строчках над колонками знаков. Она называла легко узнаваемые имена одних богов и высказывала предположения относительно других.
Должно быть, Дафна поняла, что рассказала слишком много, потому что остановилась, не закончив фразу, и объяснила:
— Я сделала для Майлса копию, вот почему помню так много деталей.
— Это огромный труд. Могу поклясться, что вы, должно быть, самая преданная из сестер.
Порозовевшие скулы выдали ее.
— У него всегда был плохой почерк и становится все хуже. У Майлса должен быть секретарь, заменяя его, я имею возможность делать что-то полезное. И конечно, при этом очень много узнаешь.
Если бы она побольше вращалась в обществе, подумал Руперт, она бы умела лучше лгать. Он не совсем понимал, зачем она это делает. Однако было ясно, что ей не хватало практики. Ей не пришло в голову спрятать свои книги или, например, перемешать их с книгами, принадлежащими брату.
Стоило лишь взглянуть на книги в ее шкафу, чтобы понять, что она владеет по крайней мере десятком языков.
Руперт сомневался, можно ли сказать то же самое о Майлсе Арчдейле.
Воскресенье, ночь
О Майлсе Арчдейле можно было рассказать следующее: он сидел на тонком, кишащем насекомыми тюфяке в грязной каюте убогого суденышка и смотрел на цепь, сковывавшую его ноги. Он прикидывал в уме, сколькими ударами и каким тяжелым орудием можно разбить ржавый металл, при этом не повредив собственные кости.
Судно, по-видимому, остановилось на ночь, что предвещало нашествие крыс и москитов. Жаль, что он не может научить крыс грызть цепи. Или его хозяев.
Бутрус, главарь, был настоящим зверем. Его обезображенное шрамами лицо напоминало Майлсу лицо древнего Сфинкса, особенно вдавленным носом, делавшим лицо плоским. На правой руке на месте мизинца был обрубок. Хотя около полудюжины негодяев, находившихся на судне, не отличались привлекательностью, Бутрус превосходил их всех.