Не требовалось большого воображения, чтобы понять намек. Эсме почувствовала холодок.
— Вы имеете в виду насилие. Вроде того, чтобы нанять этих грязных людей и… и убрать с дороги Вариана. Вы действительно верите, что дядя способен на такое?
— Почуяв дурной запах, я всегда нахожу на дне гниль. Когда Джеральд приезжал, от него воняло. Больше, чем обычно. Теперь ты знаешь столько же, сколько я. Постарайся подумать, как размышляю я, с тех пор как нашла эту проклятую шахматную фигуру.
Эсме не надо было думать. Она не раз видела, что могут сделать дурные мужчины — из вожделения, из жадности, по самому ничтожному поводу, а то и вовсе без повода. Из-за нее погиб отец, она не будет искушать другого негодяя убивать ее мужа.
Она посмотрела на бабушку:
— Вы можете сказать мне одну вещь?
— Смотря что.
— Вы верите, что шахматы по праву принадлежат мне как мое приданое и я могу отдать их мужу?
— Ну что за ребенок, черт возьми! — На хмуром лице старой леди отразилось нечто похожее на страх. — Думаешь, у меня совсем нет совести? Конечно, они твои — или, если ты настаиваешь, твоего мужа! Я бы только хотела, чтобы ты не слишком обольщалась на его счет. Чтобы ты была разумной, послушала меня и сказала: «Да, бабушка. Ты хорошо придумала».
— Я очень сожалею, бабушка, правда. Хмурость на лице старухи слегка рассеялась.
— Я не имею права допустить, чтобы молодую девушку втягивали в грязные дела. Ты вообще ничего не должна о них знать. Ты и так натерпелась с этим развратником, который шныряет по помойкам Лондона. Проклятие на голову моего сына! Если бы он не уехал и не дал себя убить, ничего бы этого не случилось. Если бы он не был мертв, я сама бы его задушила.
Эсме встала, обошла вокруг стола, наклонилась и поцеловала бабушку в морщинистую, сухую щеку.
Леди Брентмор вытаращила глаза. Когда Эсме выпрямилась, то увидела, что глаза бабушки подозрительно блестят. Слезы?
Но бабушка фыркнула, и блеск исчез.
— Как я понимаю, я прощена.
— Это я должна искать прощения, — сказала Эсме. — Честно говоря, я бы не хотела давать Вариану деньги, чтобы у него появилось искушение истратить их на женщин. Я очень ревнива, женщины будут раздражать меня больше, чем попойка или игра. Но я считала, что это мой долг.
— Так и есть, — нехотя согласилась вдова.
— И все же я до некоторой степени верю в него. Вчера я вам говорила, каким он был добрым. И смелым. Наверное, вы и сами это видели, иначе вас бы не беспокоило, что с ним может сделать мой дядя. Правда, вы видите в моем муже много такого, что вac тревожит, и хотите меня пощадить. Я не убеждена, что вы во всем правы, но вам я тоже должна верить. Этим Эсме заслужила острый взгляд.