— О чем ты говоришь?
— Он еще пожалеет об этом, — ответил Кэм, поудобнее устраиваясь в кресле.
— Не возражаешь, если я закурю? — Стивен достал трубку.
— Да, черт возьми! Он выглядит загнанным, может, опрометчиво сделал ей предложение. Влюбился в ее красоту… Господи, кто бы мог подумать, что Джина превратится в такую красавицу?
— Полагаю, она будет хорошим собеседником.
— Слишком уж хорошим, — съязвил Кэм.
— Насчет Боннингтона я также не согласен, — продолжал Стивен, зажигая спичку. — Насколько мне известно, он по уши влюблен в твою жену.
— Он еще только начинает осознавать, что у него за невеста. Дьявол! Я же сказал тебе, не кури!
— Я не спрашивал твоего разрешения. Я просто спросил, не возражаешь ли ты.
— Хорошо, я возражаю. Не люблю, когда ты пускаешь мне дым в лицо.
— Что привело тебя в столь дурное настроение?
— Бренди, — приказал Кэм слуге. — Дурное? У меня превосходное настроение! Я такой, какой есть, кузен, ты просто забыл.
— Ничего я не забыл. С тех пор как тебе исполнилось шесть лет, я каждую неделю тебя колотил.
— Я только помню, как пытался избить тебя в день твоего двенадцатилетия. Стивен вздрогнул.
— И помнишь, чем все кончилось? Господи, я думал, твой отец никогда уже не выпустит нас из того подвала.
— Да, отец был мерзким типом, — нахмурился Кэм. — А ведь я про это забыл. Кажется, мы провели там целый день?
— И полночи. Было темно, холодно, я ужасно проголодался.
— А мне было очень страшно. Он говорил, что моя мать станет являться всякий раз когда я плохо себя веду. Я много лет боялся темноты.
Стивен опустил трубку и посмотрел на кузена.
— С его стороны это бессовестно, Кэм. Он в самом деле представлял твою мать привидением?
— К несчастью. Я очень долго верил, что она вдруг выскочит ко мне в белой простыне и напугает до смерти. — Кэм взял с подноса стакан бренди.
— Я не знал. Помню, как ты старался рассмешить меня, чтобы я не плакал. Мне было ужасно стыдно, потому что ты не плакал никогда, а ведь я был на пять лет старше.
— Ты проводил у нас лето, да?
— Мои родители уезжали на континент.
— К тому времени я уже привык. Но продолжал бояться темноты и продолжал шутить, чтобы уменьшить страх.
Кузен, попыхивая трубкой, сочувственно смотрел на него, и Кэм отвел взгляд. Он ненавидел жалость, но еще больше ненавидел лицемерие. В жизни, которую он избрал для себя, не было места лжи только ради того, чтобы защитить собственную важность. Это скорее отличительная черта его отца.
— Она не винит тебя за то, что ты не вернулся, — сказал наконец Стивен.
— Кто? Джина? А почему бы ей винить меня?