Кэм недоверчиво уставился на жену.
— И тебя не интересует, была она моей любовницей или нет? — рявкнул он.
Джина подумала.
— Нет. Как твоя жена, я бы страшно возмутилась, если бы ты превратил мое нагое тело в мраморную подставку для шляп. Но если Марисса довольна своим положением весьма полезной вещи в прихожей, то кто я такая, чтобы возражать.
— Проклятие! Не все мои скульптуры используются в качестве подставки! — закричал Кэм. — Только одна из них.
— Но боюсь, именно твоя подставка для шляп получила в Лондоне наибольшую известность.
— Я не должен был продавать ее Следдингтону. Моя «Прозерпина» не предназначалась для такого использования. Если заглянуть под шляпы, увидишь, что она держит цветы. Мне не следовало продавать ее этому идиоту. Мне даже в голову не приходило, что он найдет ей такое применение.
Джина с сочувствием посмотрела на герцога.
— Знаешь… она… прилично выглядит в его прихожей.
— Ты ее видела? Проклятие, она же голая, Джина! Кстати, что ты делала у Следдингтона?
— Ходила посмотреть знаменитое произведение искусства, созданное мужем. Я слышала про нее от множества людей. По-моему, Следдингтон поехал в Грецию только ради того, чтобы приобрести одну из твоих скульптур. И это, безусловно, придало ему значимости.
— Ублюдок! О чем он думает, показывая молодым женщинам обнаженную статую?
— О, ты не должен беспокоиться. Она не обнаженная.
— Нет?
— Он чем-то обернул ее вокруг талии.
— «Прозерпина, завернутая в пеленку»?!
— Не в пеленку, скорее…
— Верх совершенства! Я известен в Лондоне как создатель «Прозерпины в пеленке».
Джина с трудом подавила зевок.
— Извини.
Кэм развернул листок и прочел вслух:
— «Возможно, маркиз расстроится? У герцогини есть брат». Что это такое?
— Письмо шантажиста. Отправлено в Лондон моей матери.
— Очень странно, — нахмурился Кэм. — Оно совершенно не похоже на первое.
— То я никогда не видела.
— Сначала я даже не поверил, что оно существует, и отец вынужден был показать его. Точно не помню, но почерк вроде бы совсем другой. И оно было на французском.
— Тем не менее автор наверняка тот же самый, — возразила Джина. — Сколько человек могут знать эту тайну? Он пожал плечами.
— К настоящему времени уже сколько угодно. Кому ты рассказывала, что графиня Линьи твоя родная мать?
— Только ближайшим друзьям.
— Чертовски глупо, если ты хотела сохранить в тайне обстоятельства своего рождения.
— Предпочитаю, чтобы меня не называли глупой, — ответила Джина и, проглотив капли бренди, поднялась. — Очаровательный антракт, но я устала.
— Нечего злиться, раз сама виновата. У тебя слишком длинный язык.