Карета подъехала к Шеффилд-Хаусу. На всех окнах еще висели черные гирлянды, хотя теперь, через восемь месяцев после смерти отца Алекса, они несколько выцвели. Брэддон семенил за Алексом, напряженно соображая. Он не мог понять, не мог разобраться, не задав вопроса об этом деле с импотенцией. А спросить он не мог, по крайней мере в данных обстоятельствах.
Ему пришло в голову, что, может быть, опасно привозить Алекса на бал леди Престлфилд. Она была ярой защитницей морали и тому подобного. Почему она однажды запретила леди Гвент Манисс переступать порог ее дома? Да только потому, что бедная леди Гвент была так безрассудно и открыто влюблена в женатого архиепископа! Но Алекс все же имел титул графа, а их в стране насчитывался лишь десяток или около того. К тому же он не был разведен в буквальном смысле слова. И как можно прогнать кого-то с бала лишь по той причине, что он, так сказать, оказался инвалидом? Это снова вернуло мысли Брэддона к проблеме дочери Алекса. Откуда взялась эта дочь?
Ему лучше забыть об этом, наконец решил Брэддон, и притвориться, что он ничего не слышал об этой истории с анйулированием брака. Позднее он обратится к одному из своих умных друзей вроде Дэвида, чтобы тот ему все объяснил. Брэддон повеселел: выход из положения, безусловно, есть — лошади! Разговор о лошадях не таит в себе никаких опасностей.
Брэддон всегда обладал удивительной способностью выкидывать из головы все лишнее — к великому неудовольствию его матушки, учителей, каждого встречавшегося с ним мыслящего человека, и прежде всего его личного секретаря, управляющего имением и дворецкого. Поэтому он получил от обеда истинное удовольствие, не имея представления, насколько раздражал Алекса, перечисляя достоинства каждой лошади в своей конюшне.
После обеда Алекс извинился и поспешно поднялся наверх переодеться. Но прежде он тихо вошел в комнату рядом со своей спальней и на цыпочках приблизился к колыбели. В ней, как в гнездышке, подложив ладошку под щеку и закинув другую руку за голову, спала его дочь. Во сне она была похожа на ангелочка и совсем не напоминала демона, перевернувшего в прошлом месяце всю его жизнь.
Он провел рукой по ее изогнутым бровям — его бровям. Его сердце охватил гнев. Как могла Мария скрывать от него дочь! Он потерял целый год жизни Пиппы… Алекс глубоко вздохнул и подоткнул одеяло вокруг пухленькой малышки.
Во сне Пиппа не была печальной, она чуть-чуть улыбалась. Ей никогда не снились кошмарные сны, хотя их и предсказывал доктор. Потеря матери сказывалась, лишь когда она бодрствовала. «Будь ты проклята, Мария, — подумал он с ненавистью. Если бы он знал…» Но Мария все равно умерла бы, разве не так? Когда-нибудь Пиппа перестанет скучать по матери. Хорошо хоть Мария позвала его, когда поняла, что умрет. И теперь Пиппа здесь и в безопасности. Он наклонился и поцеловал ее в лоб.