Ладно, это все сейчас неважно. Главное — начало есть.
Дневник президента
5 мая 1993 года
Встреча с государственным секретарём США У.Кристофером.
Этому визиту предшествовали два телефонных звонка президента Клинтона.
Первый раз он поздравил с победой на референдуме. Во второй раз просил срочно обсудить с ним план военных санкций против Боснии.
Тогда я отреагировал: это так не решается. Вот приедет Кристофер в Москву (визит был запланирован), мы детально обсудим этот план, примем согласованное, обдуманное решение. А сейчас не дави на меня, пожалуйста, Билл. И он согласился.
Я ещё раз взвесил всю ситуацию. Стратегия Клинтона ясна: не хотите договариваться — будем стрелять. Но ведь план международного сообщества разрабатывался и утрясался целый год. Один ракетный удар — и с этим мирным планом будет покончено, может быть, навсегда. Мир в Югославии увидят уже только наши внуки.
Понятно, что военный план уже существует в детальном, продуманном виде. Там определена и наша роль. Что ж, возможно, на это придётся пойти — вводить силы ООН в разъединительные коридоры. Но пока говорить об этом рано. Пока ещё есть резерв — может быть, можно заставить их мирно договориться.
Дневник президента
7 мая 1993 года
Во Дворце культуры ГУВД, рядом с известной москвичам Бутырской тюрьмой, — прощание с погибшим первого мая сотрудником милиции Владимиром Толокнеевым. Перекрыта Новослободская улица. Солнечно, пусто, тихо — и грязновато, пыльно, как бывает в начале мая, когда только сходит снег.
Жутко это — прощаться с человеком.
Конечно, мы определим его семье солидный пенсион. Мы не оставим его ребёнка. Но…
Все это как-то не укладывается в голове. Первое мая, демонстрация. У нас, советских людей, это ассоциируется, ну, я не знаю, — с мороженым, с бутылкой пива, с шашлыком на природе, с кумачовыми знамёнами, разумеется… Но с кровью?
Страшные кадры по телевидению. Можно было бы предположить: ну, была давка, драка. Ну, в пылу борьбы парень подставился, ударили чем-то. Но ведь камера не умеет лгать. Человек, который кинулся за руль грузовика и дал резко газ, знал, что хочет убить милиционера. Это осознанное убийство.
И сразу возникают вопросы: почему эта цепочка милиционеров оказалась беззащитной, окружённой с двух сторон? Где были водомёты? Почему не применяли газ? Когда у нас появится хоть один ствол с пластиковыми пулями, чтобы при необходимости разгонять агрессивные толпы, как это должно быть?
Я стою у гроба Толокнеева и смотрю на его молодую вдову.
Я, президент, ничего не могу сделать…
И все эти вопросы с тысячекратной силой ударят меня пять месяцев спустя. И я снова почувствую это почти физическое удушье — удушье бессилия.