— Моего ребенка? — Его голос прозвучал глухо, как из подземелья, из самых потаенных глубин души.
Порция в запальчивости обратила внимание только на вопросительную интонацию его слов.
— А чей же еще он может быть? — выпалила она, чувствуя, как пересохло во рту. — Или ты полагаешь, что я путалась со всеми в твоей деревне?
Наступила невероятная тишина: трое стоявших на поле людей словно и не дышали. Наконец Руфус промолвил:
— Утенок, я, конечно, не во всем бываю прав, но такого все же не заслужил.
Порция молча отвернулась, горестно взмахнув рукой.
— И как давно ты об этом знаешь? — Руфус подошел поближе и осторожно положил руку ей на плечо, предлагая — но не заставляя — снова посмотреть на себя.
— С начала осады… наверное, за день до того. Но я слишком мало знаю об этих вещах и, долго не была уверена. — Порция говорила через плечо, вполоборота, все еще едва владея собой.
— Милая, почему же ты ничего не сказала?
— Сначала я не была уверена… а когда все стало ясно, ты уже не пожелал бы меня слушать, — бросила Порция, отчаянно пытаясь совладать с подступившими рыданиями: несмотря на то что теперь вроде все встало на свои места, горе и боль последних двух недель охватили ее с прежней силой, и жестокие слова сами слетали с языка, раня и язвя так, как ранили когда-то ее. — Ты ведь не стал бы меня слушать той ночью, правда?
— Правда. — Казалось невероятным, как одним словом можно выразить затопивший Руфуса океан раскаяния.
Он хотел бы прижать Порцию к груди и утешить ее, чтобы исчезла мучительная гримаса с милого лица, чтобы ушло горе из ее глаз, чтобы она даровала ему свое прощение. Но Порция не подпускала его к себе, отгородившись частоколом из боли и обид.
— Я пробралась в замок, потому что хотела… потому что мне было нужно… посоветоваться, спросить кое-что у… — Порция задохнулась и обеими руками отвела с лица спутанные волосы. Она все-таки поборола свой гнев, и стена отчуждения рухнула.
— У Оливии?
Порция молча кивнула.
У Руфуса по-прежнему не находилось слов, зато он понял, что больше его не станут отталкивать. И он обнял Порцию, и прижал к себе так, как делал это всегда, стараясь успокоить и утешить.
— Прости меня, — промолвил он голосом, полным раскаяния. — Поверь, я не знал, что такое любовь, пока не повстречал тебя.
Като молча стоял в стороне, предпочитая пока не вмешиваться. Он все еще многого не понимал, хотя силу связавшего этих двоих чувства ощущал как нечто физическое, что можно пощупать руками. Маркиз не спеша засунул меч в ножны и нарушил напряженное молчание вопросом: