Но в этот момент Клаудия тоже увидела его и тотчас остановилась. Она просто стояла, и в выражении ее лица невозможно было ошибиться. Она обрадовалась. Обрадовалась! Ее чистая, вполне невинная радость заставила его сердце отчаянно заколотиться.
– Габриел!
Она сделала шаг в его сторону, затем вдруг замешкалась, будто засомневалась, не обманывают ли ее глаза. Но в следующее мгновение выражение ее лица переменилось, улыбка погасла, а густые ресницы затрепетали и опустились, будто она, опомнившись, решила не выказывать своих чувств. Словом, лицо ее вдруг превратилось в маску вежливого равнодушия, за которым ничего, кроме навыков хорошего воспитания, не стояло.
– Что, черт возьми, вы здесь делаете? – спросила она.
Нет, шутить, дорогая, слишком поздно. Больше тебе не удастся меня одурачить.
Он чуть было не принял ее за особу, вроде Дженни, – сильную, эгоистичную, себялюбивую женщину. Но теперь понимал, как ошибался. Ведь он примчался сюда, к ее дому, еще и потому, что в целом мире нет никого, кого бы ему так хотелось видеть. Мак буквально в один скачок преодолел пространство между ними, схватил ее за руки и встретился с взглядом ее невероятных глаз, умудрившись рассмотреть маленькие черные искорки, затемнившие серебро ее радужных оболочек.
– Я здесь потому…
Потому, что не могу жить без тебя, потому что должен сказать тебе, как сильно тебя люблю.
– … потому, что мне надо задать вам один вопрос.
– Вопрос? – Клаудия приподняла одно плечо, явно испытывая некоторую неловкость. А она-то было подумала, что он вернулся к ее дому, потому… Ну, значит, не потому. – У вас, мистер Макинтайр, всегда масса вопросов, – как-то отрешенно проговорила она.
И он увидел в ее глазах отчаяние, которого ей не удалось скрыть. Двадцать четыре часа назад он бы не придал этому никакого значения. Но теперь он знал, что это означает.
– На самом деле два вопроса.
– Два вопроса. – как заведенная повторила Клаудия. Она совсем не заботилась в эту минуту, как выглядит, ей вдруг все стало безразлично. Не придала она значения и тому, что нечто в его облике говорило о какой-то новой тревоге, о которой она еще не догадывалась. – За кого вы меня принимаете? За ходячую энциклопедию? Почему бы вам, мистер, не провалиться к чертовой бабушке? Два вопроса! Почему не три? Вы же знаете, Бог троицу любит.
О, да, он знал об этом, и третий вопрос у него тоже был. Очень важный вопрос, но с ним можно малость повременить.
– Скажите, у вас есть какие-нибудь предположения насчет того, кто вчера вечером мог вылить на вас краску?
Да он дурачит ее! Разве не все уже выяснилось? Какая досада! Вновь и вновь она попадает в ловушку. Вот и теперь ей показалось, что он заботится о ней, потому что любит – любит несмотря ни на что, и поэтому не может покинуть ее, хотя она, зажав сердце в кулак, и отпустила его на все четыре стороны, дав понять, что он волен уйти без всяких объяснений.