Докладывал о прибытии Люис Мишукову. Адмирал Головин повздорил с Елизаветой, отказался в сентябре вести флот к берегам Дании для устрашения давнего соперника.
— На море, матушка-государыня, шторма осенние починаются, эскадры наши не ахти, не выдержат ураганов.
Елизавета разгневалась, а Головин не уступил, отпросился подлечиться и в самом деле приболел.
Мишуков сразу ошарашил Люиса:
— Велено императрицей вас привлечь к суду за неудачное плавание Беломорской эскадры. Извольте быть под следствием и все досконально объяснить.
Елизавета с некоторым волнением ожидала подписания мирного договора со Швецией: как-никак первая вооруженная схватка с неприятелем только что занявшей трон новоявленной императрицы. Потому-то она с нескрываемой радостью встретила весть о заключении мира. Швеция подтвердила за Россией все права по Ништадтскому договору и, кроме того, к России отходила часть территории Финляндии.
Известие о подписании договора докладывал императрице восемнадцатилетний капитан Петр Румянцев. Отец послал его с докладом с умыслом. Умудренный генерал знал, что посланца ждет царская милость. Но даже Александр Румянцев поразился щедрости Елизаветы.
— Жалую тебя, капитан, в полковники, — закончив читать донесение Румянцева, на радостях проворковала Елизавета.
Такого знака внимания не помнили в прежние времена.
— Глянь-ко, повезло несказанно мальцу, — завидовали усатые армейские майоры и подполковники.
Не преминул вспомнить об этом и Алексей Спиридов, вернувшийся с полком на зимние квартиры.
Вскоре после Рождества в доме Сенявиных опять встретились братья.
— Ишь-ты скакнул, стервец, — беззлобно высказался Алексей в разговоре, — на десять годков с лишним меня младше, а обскакал на два ранга.
— Не печалься, Олешка, — успокаивал Григорий брата, — авось и тебе выпадет перед очами царскими предстать и свою награду получить.
— А по мне, лучше вовсе не знать расположения очей царских, — добродушно заметил Сергей Сенявин, — вона Брауншвейги-то, слыхать, скоро годок в Риге загостились да теперь за крепкой стражей пребывают.
Младший Сенявин отчасти был прав. Императрица уже долгое время не выпускала из России семью малолетнего императора. Она даже сожалела, что обещала отпустить Брауншвейгов на родину.
Прошло лишь полгода после их отъезда из Петербурга, как попался камер-лакей Александр Турчанинов. По пьянке завел с ним разговор приятель, прапорщик-преображенец Петр Квашнин, о недавних событиях:
— Эдак вы, братцы, сыграли игрушку.
Турчанинов скривил рот в гримасе, обошла его милостями государыня.