, монотонный тамбурин, мелодичный перестук бокалов и беспрерывное лязганье стаканов сковывают то вечное движение, что оживает в тишине под солнцем. Ночью находится время для прощаний.
Будь проклята сырость! Пальцы скользили по волдырю, но никак не удавалось поймать его, расчесать… А волдырь рос, рос, пока не лопнул и не стал влажной ноздреватой розеткой. Муриель разделся донага и, повернув голову, старался увидеть в зеркале спину. Уже нельзя было давать волю ногтям – того и гляди повредишь желто-фиолетовые лепестки, металлический налет пыльцы, сочный стебель. Там распустилась прекрасная орхидея, презревшая симметрию, лениво безучастная к месту своего появления.
Орхидея на копчике. Он чувствовал, что этот натюрморт сосет его, покалывая иглами, прорастает в глубь его тела, превращает мозги в камни, а глаза – в их слепые осколки.
Но возникли и обыденные проблемы, требовавшие своего разрешения. Как теперь носить штаны? Что делать с цветком, ставшим частью тела? От сердцевины орхидеи к солнечному сплетению устремлялись влажные флюиды, накрепко соединявшие жизнь цветка с его собственной жизнью. Не было иного выхода, как вырезать круглое отверстие в задней части штанов, – и пусть орхидея красуется у всех на виду. С таким украшением не стыдно было выйти на улицу: там существовали свои нормы престижного убранства. Наверное, долгие месяцы Карнавала смешали все понятия о приличии и поведении, и в этом виделась всего лишь забавная шутка. И потому орхидея проплывала, грациозно покачиваясь, под робкими взглядами торговцев-индусов, между твердыми юбками и лиловыми рубахами негров из Каледонии, ни разу никого не встревожив, кроме одной змеи. Часы пребывания на жаре вовсе не умеряли прелестную свежесть цветка. В таверне Коко Пелао Муриель обрызгал ее спиртным. Цветок побледнел, но влагу с наслаждением впитал; его лепестки прижались к ягодицам мужчины, вытолкнули его из таверны и направили к дверям «Happyland» [2].
В тот вечер Муриель танцевал с особым подъемом. Орхидея трепетала в такт музыке, ее соки вливались в пятки танцора, поднимались к главному нерву, раскачивали колени, заставляли задыхаться от сухого яростного плача. Из корня орхидеи шли густые стонущие волны будто какого-то заклинания. Чимбомбо! Чимбомбо!
Чимбомбо! Сомкни мои раны, сложи мои руки,
Эрендоро! Заживи мне промежность, останови мое время,
Отдай мне грядущее,
Отдай мои слезы, о, Чимбомбо,
Уйми мой смех, прогони мой страх,
Дай мне покой,
Позволь говорить по-испански,
Аламбобб»,
Убей мои ритмы, чтобы мне расти,
Соедини берега, чтобы мне дышать,