Такси остановилось. Я сунула водителю пригоршню смятых банкнот, не зная, сколько даю и хватит ли на чаевые, и, пошатываясь, вышла на тротуар. Почти мгновенно промокла до костей: неумолимый дождь бил по непокрытой голове и лицу, стекал на мое и без того влажное пальто. Я подошла к двери Джека, не зная, стоит ли звонить или просто открыть дверь и войти. Всего несколько часов назад я не задумалась бы повернуть в скважине запасной ключ, который дал мне Джек, но подобные действия предполагали ту степень близости, которой у нас больше не было. И пока я решала, что делать, дверь распахнулась и на пороге возник Джек. Лицо его было мрачным.
– Я звонил Мадди. Искал тебя. Она сказала, что ты только что ушла.
– Искал меня? Или хотел удостовериться, сработал ли твой остроумный план? – бросила я, проходя мимо него. И, не дожидаясь ответа, бросилась наверх, за своими вещами. Весь второй этаж занимала огромная комната, нечто вроде соединенной с кабинетом спальни. Обставленная в чисто мужском духе, она, тем не менее, была моей любимой: две стены заняты книжными полками, уставленными томами на любые темы – от истории до науки и правоведения, не говоря уже о впечатляющем собрании художественной литературы, включая полное собрание сочинений Роберта Б. Паркера… Впервые увидев его библиотеку, я восхитилась: еще одно качество, которое привлекало меня в Джеке. Сойер не читал ничего, кроме «Уолл-стрит джорнэл».
Еще здесь стоял гигантский старый письменный стол, заваленный бумагами, шкаф, невысокий комод с зеркалом, огромная белая кровать с белым же пуховым одеялом и множеством подушек: именно в такую хочется нырнуть и не выплывать неделями.
А вот я… я и ночи в ней не провела.
И, несмотря на твердое намерение поскорее убраться из этого дома, прежде чем у меня начнется истерика, к горлу подступил комок.
– Не буду притворяться, будто не знаю, что ты имеешь в виду. Мадди успела ознакомить меня со своей безумной теорией. Но не думал, что ты поверишь всему этому вздору, – сказал Джек.
Я обернулась и увидела, что он стоит в дверях, небрежно прислонившись к косяку и сложив руки на груди. На нем все еще был синий кашемировый свитер, оттенявший зеленые искорки в глазах, и рыжевато-коричневые вельветовые брюки, которые он надел утром. Судя по тому, что волосы были взъерошены, он опять запускал в них руки, как всегда, когда нервничал или волновался. Как ни странно, мне вдруг захотелось погладить его по голове. Но я не пошевелилась, вспомнив, что его лицо, которое всего несколько часов назад было таким дорогим для меня, оказалось маской негодяя.