Настоящая любовь и прочее вранье (Гаскелл) - страница 56

– Прекрасно понимаю. Честно говоря, это даже к лучшему. Я так занята, что просто не могу себе позволить тратить время на вечеринки, – кивнула я, торжествуя победу при виде кислой как лимон физиономии Барбары, на которую успела-таки кинуть взгляд, перед тем как поскорее убраться.

Конечно, я знала: Барбара Длинный Язык немедленно понесется по всей редакции со свеженькой сплетней, вне всякого сомнения, благоразумно опустив ту часть, где она пыталась навязать мне большую часть расходов на вечеринку. Разумеется, вряд ли кто-то вступился бы за меня: уверена, что все только приветствовали бы попытку повесить на меня покупку торта. Я и без того каждый день выслушивала кучу всякого дерьма от своих коллег по поводу тех неимоверных, по их мнению, сумм, которые тратила на обувь и прически. Можно подумать, это их касалось и походы в «Сьюперкатс»[8], где за десять долларов тебе сделают прическу, которая выглядит как точная копия древнего парика, могли служить предметом гордости. Но какая разница? Зато мне удалось отделаться от мерзкой вечеринки, а в процессе еще и достать Барбару. Удачный денек!

Я работала в местах, где молодые, энергичные сотрудники сидят в офисах, обставленных модной офисной мебелью от Германа Миллера и не поделенных на клетушки, где в любой день найдется с полдюжины охотников пойти с тобой на ленч или выпить после работы, а сама атмосфера заряжена энтузиазмом и жаждой жизни. Интриги обычно завязываются вокруг служебных романов: кто с кем спит, под кайфом ли пришел сегодня на работу парень из бухгалтерии… Иногда это надоедало, но обычно вносило приятное оживление в рутину рабочего дня.

В «Сэси синьорз» единственной причиной всеобщих волнений могла быть исключительно грязная кофейная чашка, которую какой-то неряха оставил в кухонной раковине, вместо того чтобы немедленно сполоснуть и поставить в посудомоечную машину, проигнорировав тем самым написанную от руки и прикрепленную скотчем над раковиной табличку:

«Ваша мать здесь не работает! Если пользуетесь посудой, мойте ее!»

Я не шучу: люди просто на стены готовы лезть из-за одной кружки с коричневыми потеками, оставленной в раковине на десять минут. Пегги, офис-менеджер и, возможно, самая высокомерная особа, когда-либо жившая на земле, с манерой разговаривать фальшиво-сладким голоском директрисы начальной школы и привычкой снисходительно поглядывать на людей сквозь бифокальные очки, обычно берет несчастную чашку и начинает курсировать взад-вперед по коридору, мешая работать своими допросами в тщетных попытках выявить злоумышленника. Обычно виноватой оказываюсь я, но только потому, что мне казалось, проще будет вымыть всю посуду сразу в конце дня (хотя, честно говоря, я очень редко об этом вспоминала), но теперь я оставляла грязные чашки исключительно назло Пегги, поскольку в редакции трудно было сыскать человека противнее: наглая, вечно старавшаяся настоять на своем и сплетница похуже Барбары. И в довершение всего она со своими ярко-синими глазами, светлой кожей и тонкими губами казалась вылитой немкой. Я часто представляла ее кем-то вроде гестаповки, она отлично «вписывалась в образ».