Сара Дейн

«Я воскресение и жизнь, возгласил Господь, верующий в меня и после смерти своей…»

В толпе, заполнившей палубу «Джоржетты», почти никто не двигался. Все слушали слова погребальной службы; людей, казалось, заворожило бесстрастное спокойствие голоса капитана. Лишь наиболее любопытные проталкивались вперед, чтобы лучше рассмотреть сверток из парусины, зашитый суровыми нитками и слегка прикрытый британским флагом.

Дело происходило июньским днем 1792 года. «Джоржетта» — двухпалубное судно с шестьюдесятью четырьмя пушками на борту, принадлежавшее Ост-Индской компании, — десять дней назад покинуло Рио и направлялось в Кейптаун. После Кейптауна, согласно приказу, должно было повернуть на юг, в Антарктический океан, а затем, взяв восточнее, следовать курсом, которым до него шли лишь несколько кораблей. Пунктом назначения было поселение, основанное четыре года назад на берегу Порт-Джексона, в новой колонии Южного Уэльса. В то время оно почти не было известно под своим нынешним именем Сидней; а названием, которое гремело во всех судебных залах и тюрьмах Англии, было Ботани-Бей. Это поселение было страшным местом, предназначенным для размещения лиц, которых не могли вместить тюрьмы метрополии: оно являло собой тюрьму, бегство из которой было невозможно, а надежда хоть когда-нибудь вернуться в Англию — напрасной. «Джоржетта» предназначалась для перевозки узников, и мысль о Ботани-Бей сверлила мозг почти всех, кто молча слушал речь капитана.

«Человек, рожденный женщиной, недолго пребывает на земле…»

Эти люди, окружавшие прикрытую флагом парусину, представляли странное зрелище. По всему судну — на верхней палубе, на юте и на полуюте — были расставлены в четком порядке босоногие и грязные члены команды; лица их, как и полагалось, отражали торжественность момента, хотя этот парусиновый сверток совершенно ничего для них не значил. Один или два, ради торжественности момента, заплели свои жирные волосы в косички, что придало им гораздо более благообразный вид по сравнению с их товарищами. Все они были немыты, что мог уловить не только глаз, но и нос.

Четыре офицера, штурман, помощник и шестеро гардемаринов стояли в строгой шеренге позади капитана. Корабельный врач занял свое место в конце шеренги, всем своим видом давая понять, что не принадлежит к этой иерархии, ибо не является, подобно им, настоящим моряком. На каждом лице было то же застывшее выражение, которое отражалось на лицах команды: глаза устремлены на горизонт, который наклоняется в такт покачиванию судна; фигуры застыли по стойке «смирно». Слова погребальной службы долетали до их невнимательных ушей: они уже слышали все это много раз; только на гардемаринов, достаточно молодых и неопытных, эта церемония могла произвести сильное впечатление. Самый младший из них, паренек четырнадцати лет, впервые вышедший в море, время от времени бросал тревожные взгляды на парусину. На остальных лицах читалось терпение и примирение с монотонностью жизни, в которой есть борьба и смерть, к чему их приучило долгое медленное морское путешествие.