Аббат сурово посмотрел на них, его ясные вопросы отпечатывались в их убогом мозгу, и они забормотали насчет морга не так уж уверенно. И признались, что были не вполне трезвыми в тот вечер. После глубокого размышления они вдруг вспомнили, что труп стал проявлять признаки жизни и что они отвезли его в больницу. Аббат потребовал название больницы. Они думали, что это, должно быть, Гайз. Потом один из них, на которого нашло внезапное озарение, нащупал в своем кармане и достал два любопытной формы кусочка дерева, обернутые струной.
— Найдены на мостовой, где мерзавцы дрались, сэр, — сказал он. — Подобраны и хранятся из любопытства.
— Что это? — спросил аббат.
— Не могу сказать, сэр. Никогда не видел подобных вещей. Что-то навроде трещотки.
Теперь аббат, в свою очередь, положил игрушку в карман… Это должно пригодиться.
…Опуская в каждую ладонь по золотой монете, он напомнил полицейским, что их вызовут для дачи показаний, и выразил надежду на то, что их отзыв о заключенном будет самым благоприятным. Уходя, аббат был уверен, что так оно и будет.
Он немедленно отправился в названную больницу и увидел, что палаты были лишь немногим лучше камер в тюрьме. Грязь, запахи и нестерпимая жара. И опять ему стало дурно от того, что он увидел. Доктора, одетые в грязные сюртуки, которые они носили только в больнице, делали обход, окруженные толпой учеников-медиков, каждый пациент осматривался и обсуждался так, как словно это был бесчувственный образец под микроскопом. Шаги студентов звонко раздавались на голом полу, они громко разговаривали и смеялись. Если бы хоть какая-нибудь часть их души имела сострадание и уважение, они не могли бы вести себя так.
Аббату трудно было представить, как можно было ожидать выздоровления несчастных больных. Вероятно, они сами этого не ждали. Бедолаги находились здесь не для того, чтобы их лечили, а для обследования и экспериментирования. В аббате закипела ярость. Когда он посещал тюрьму, то ужас брал верх над яростью, но с тех пор многое изменилось. Он не был больше зрителем на берегу, а погрузился в море, и эти люди стали ему друзьями.
В больничных книгах Майкл Бурк не значился. Сторож заметил аббату, что не каждый оборванец, подобранный в уличной драке был в состоянии вспомнить свое имя — если оно у него вообще было — но джентльмен имеет полную свободу осмотреть помещение и поискать самостоятельно. Поэтому в течение часа аббат бродил по палатам, останавливаясь у каждой кровати, где лежал рыжеволосый юноша, и спрашивая, не зовут ли его Майкл Бурк. Некоторые были не в состоянии отвечать ему, и среди них внимание аббата привлек долговязый мальчик с застенчивыми зелеными глазами, надменным детским ртом и повязкой вокруг головы.