— Есть ли признаки пробуждения в тюрьмах? — сухо спросил аббат.
Судья пожал плечами.
— Мы находимся в состоянии войны. Англия еще борется за свою жизнь, и правительство слишком озабочено внешними событиями, чтобы уделять внимание реформам внутри страны. Но лондонцы свободны в своих мнениях. Я знаю многих гуманных людей, которые отпускали вора, вместо того чтобы привлечь его к суду, потому что не были уверены в том, что не посылают этого вора на виселицу. Полицейские тоже потворствуют побегам. Присяжные учитывают смягчающие вину обстоятельства, чтобы вынести заключение «не виновен», и судьи склоняются в сторону милосердия. Если бы этого не было, то с английскими законами в их настоящем виде — со смертью в качестве наказания за большинство преступлений — у нас бы вешали по четыре человека ежедневно, а один Центральный уголовный суд поставлял бы сотню жертв ежегодно. Общественное мнение, несомненно, большая сила, но оно нуждается в лидере. Нам нужны смелые мужчины и женщины, чтобы посещать тюрьмы, погружаясь в этот ужас, получать там полную информацию, а затем заявлять об этом во всеуслышание. Но таких людей нелегко привлечь. Те, кто никогда не подвергался пыткам, очень сожалеют о несчастных, но, как правило, они довольствуются простым состраданием. Те же, кто сами прошли через великие страдания, кто знает их изнутри, принадлежат, большей частью, к людям необразованным и не обладающим властью.
Они молчали. Было поздно, и в комнате стояла тишина, только вдалеке раздавался грохот экипажей по мостовой, и в саду от ветра шелестели деревья. Граф де Кольбер много страдал. Он «прошел через страшные пытки. И молчал он сейчас не потому, что принимал решение: почти неосознанно оно было уже принято в момент, когда волны обрушились на его голову; он молчал потому, что был поражен своей медлительностью… Страдать, а затем карабкаться на берег к безопасности, пока остальные еще тонут.
…Его скулы слегка порозовели, и судья, с любопытством глядя на этого странного человека, увидел на его лице печать глубокого стыда.
2
В течение последующих двух дней ожидания аббат навестил Захарию в тюрьме и Майкла в больнице. Разговор с Захарией был практически невозможен, но ему удалось прокричать, что Майкл жив и выздоравливает, и что освобождение самого Захарии — дело только времени. Он положил небольшой пакет с едой в деревянную ложку, которую Захария протянул через решетку. Еду Захария быстро спрятал в карман, но есть не стал. С каждым днем он все больше походил на пугало, его тело покрылось синяками и ранами от постоянных потасовок в камере, но теперь, когда он узнал о Майкле, его глаза излучали спокойствие. В его лице и манере держаться не было следов унижения или развращенности, и если он не стирал свою рубашку, то только потому, что рубашки уже не было.