А Михалычу в тот день дело поручили. Очки в сортире гудронить.
И был тот сортир особенный, вечномерзлотный, и устроен он был так. В подвале дома оборудовали бетонный бункер-приемник, в потолке коего проделаны были отверстия, обитые жестью. И стала жесть, разъедаемая специфической влагой, изрядно ржаветь. Завхоз принял решение очки прогудронить.
Развел Михалыч костерок, согрел гудрон в бочке, из тряпок и палки квоч изготовил, а потом корявыми печатными буквами написал объявление следующего содержания: "В ТУАЛЕТ НЕВХОДИТЬ ВЕДУТСЯ РАБОТЫ". Вздохнул свежим воздухом напоследок, и с ведром горячей черной гущи ступил в бункер.
Первые два отверстия приходились на мужское отделение. Там все прошло без сучка, без задоринки. Прогудронил, вышел на волю, покурил, взял новое горячее ведро и пошел себе обратно. Третье очко оформил, как надо. И уже заготовился четвертое обрабатывать. И тут на него сначала потекло, а потом упало...
Он густо намочил квоч в ведре, взял его в твердую мужицкую руку, и за все за блядское это безделье, за водку с утра, за одеколон с вечера, за "разнорабочего", за по уши в говне, за покойника, вездеходом раздавленного, за дырку в бригаде, а он здесь, и за стерву эту из бухгалтерии всадил квоч по самый не балуй в очко. Квоч исчез в отверстии, откуда донесся отвратительный визг.
С чувством выполненного долга, как очнувшись, вышел Михалыч из бункера и пошел в общагу, лег на койку лицом к стене и заснул.
А в управлении происходило следующее. На высокой стремянке стоял электрик , и копался в проводах, уже минут десять пытаясь обнаружить, наконец, фазу. Устал искать, присел, как воробей на жердочку и задумался, провожая глазами круглую задницу, обтянутую юбкой из импортного вельвета, исчезнувшую за дверью дамской комнаты. И услыхал из-за этой двери раздавшийся режущий уши вопль.
Толстая кассирша, в задранной до пупа юбке и спущенных штанах, проскакала по коридору в направлении бухгалтерии, а за ней, отбивая барабанную дробь по квадратам линолеума на полу, скакал прилипший к волосам квоч...
Когда электрика повели в здравпункт, уговаривая прийти в себя, и сообщая, что он сломал руку, реагировал он совершенно непостижимо. Не чувствуя боли, он заходился припадками истерического смеха, выкрикивая одну фразу: "Бля! Птица счастья! В натуре! Птица счастья!"
Квоч отстригали от лобка пострадавшей маникюрными ножницами. Ожог был несильный, но чувствительный. Кассирша взяла бюллетень.
До суда дело все-таки не дошло. Михалыч просто собрал шмотки, и через две недели уехал в Таз, к Сереге Калкасову в бригаду, где его дожидалось законное место. За расчетом в управление он не пошел, оформив доверенность на соседа по общаге. Просидел две недели где-то в тундре, возвращаясь в общагу только ночевать, и спозаранку исчезал снова, пока не случилась в город оказия.