— О Анни!
На ней все еще была тенниска, скрывавшая красивую грудь. Он сорвал с нее тенниску, отшвырнул в сторону. Она, нагая и прекрасная, возвышалась над ним, осыпанная блестящими росинками пота… Этого было достаточно, чтобы сойти с ума.
Харпер двигался в ускоряющемся ритме, крепко держа ее за талию. Она застонала. Ее стон был признаком того, что их наслаждение было обоюдным и одинаково сильным. Харпер притянул ее к себе, ловя ртом ее сосок. Он был груб и неистов. Он припал к соску, точно изнемогая от голода — да он и вправду изнемогал. Голод, который она разжигала в нем, требовал немедленного утоления.
Харпер стиснул ее бедра, призывая ее двигаться в едином ритме, мощном и неудержимом, пока одновременный взрыв эмоций не оглушил обоих. Она крепче сжала его пальцы и запрокинула голову. Слова, которые Анни не смела произнести, когда они занимались любовью в прошлый раз, теперь неудержимо рвались с ее губ, снова и снова, без всякого стыда, и тело ее билось в конвульсиях страсти.
Ее страстные восклицания словно подстегивали Харпера. Ее горячие нежные глубины сжимали его с такой силой, что он тоже хрипло выкрикнул — не то ее имя, не то проклятие; крик зародился у него в груди и вынес его на ту грань облегчения, которая доставляла одновременно блаженство и муку, восторг и печаль.
Ее голова лежала на груди Харпера. Она была счастлива — и обессилена настолько, что не могла даже пошевелиться, только лежать, закрыв глаза, чувствуя, как рука Харпера скользит по ее спине.
Анни медленно обретала ясность мыслей — и это ей вовсе не нравилось. Ей не хотелось думать ни о чем — ни о прошлом, ни о будущем. Она могла только чувствовать, только вдыхать его запах, замереть в его объятиях. Но мысль о том, что, по всей вероятности, это последняя ночь, которую они проводят вместе, возвращалась к ней. Завтра Харпер отправится в рейд, и если все пройдет так, как они думают, если они узнают правду о смерти Майка, больше у него не будет причин оставаться на ферме.
Ее глаза наполнились слезами, но она сумела сдержать их. Он говорил, что ждет от нее честности, — но Анни не могла, не хотела показывать ему свою печаль. Тем более теперь, когда он и без того вскоре должен был покинуть ее. У нее не было никакого способа, чтобы удержать его. Оставалось только надеяться и молиться, что он успел привязаться к ней и скоро захочет вернуться.
— Детка?..
Почему-то слова эти всегда вызывали у нее чувство боли и какой-то непонятной жалости к самой себе. Нет, она не будет плакать, не будет печалиться. Она сумеет улыбаться ему и смеяться вместе с ним. Улыбнувшись, она уткнулась ему в плечо и вздохнула: