Рейнер снова прошелся мимо настоятельницы Герты, восседавшей в своем кресле. Стоявшая за массивным креслом монахиня, находившаяся в услужении матери-настоятельницы, вскинула голову. Сестра Амабелла, келаресса[1], стрельнула взглядом в Адельма. Столь поспешным был ее взгляд, что Адельм не успел заметить нетерпения Амабеллы, прежде чем она снова опустила глаза на сложенные руки.
В который раз за последние годы он удивился, почему до сих пор никто не замечал сходства между ним и Амабеллой. Вылепленные двадцатью девятью годами насильственной святости и строгой диеты, черты ее лица были столь же угловатыми, как и у Адельма. Их черные брови имели один и тот же изгиб, а глаза – один и тот же цвет. Спрятанные под апостольником[2] серебристые волосы были того же оттенка, что и у него. Оба стали седеть, не достигнув двадцати восьми лет.
Издав возглас недовольства, Рейнер остановился в центре комнаты и повернулся к настоятельнице.
– Клянусь кровью Христа, – взревел он, – я устал от ожидания. Даже Элиан куда-то запропастилась. Так вот, оставьте вашу гостью при себе, а я ухожу.
Грубость Рейнера заставила настоятельницу Герту подняться. В этот день на столе перед ней не было никакой работы. На нем стояли лишь кувшин, деревянная миска для мытья рук и поднос с холодной едой для почтенной скорбящей гостьи.
Лицо Герты оставалось невозмутимым, когда она спрятала ладони в рукава своего одеяния.
– Прошу вас, милорд шериф, следить заречью в моем присутствии, – обратилась она к отцу Адельма назидательным тоном. – Помните, что это обитель Господа нашего, и постарайтесь обрести душевный покой.
Адельм едва сдержал усмешку. Всего несколько месяцев назад над Англией тяготел папский интердикт[3], все церкви и молельные дома были закрыты для верующих, поскольку папа искал возможности заставить короля Джона повиноваться. Но, проявляя открытое неповиновение, Джон потребовал себе верховной власти и доходов от всех английских монастырей. Последние шесть лет Адельм служил вместо Рейнера королевским администратором монастыря, забирая ту малую прибыль, что монастырь собирал для своего монарха. За это время Адельм понял, что под маской безмятежности на лице Герты скрывается неприязнь, а может быть, и ненависть к шерифу.
Рейнер сердито фыркнул.
– Я говорю, что хочу, где бы ни находился, – прорычал он.
Адельм лишь развел руками. Господи, помоги ему. Но Рейнер нарочно дразнил Герту, женщину, которую презирал за то, что она была ровней ему по законному положению, но выше по рождению. Неужели Рейнер не понимал, что теперь, когда интердикт снят, Герта наконец обрела свободу и могла выполнить обещание, закрыв для него вход в монастырь? Если это случится, то оба они, Адельм и его отец, лишатся доступа к Амабелле, а через нее и к ворованному богатству, накопленному за семь лет.