– Чего вы боитесь? – осторожно спросил он.
– Вы знаете, – прошептала она.
– Скажите мне.
– Я отреклась от веры и теперь окажусь в аду.
– Послушайте, Мэри: нет никакого ада. – Она удивленно смотрела на него. – Ада не существует, – опять повторил он уверенно и спокойно. – О нем рассказывают священники, чтобы запугать прихожан, точно так же, как пытались напугать нас няньки, говоря, что если мы не будем слушаться, нас утащит черный джентльмен. Помните? Ад существует только здесь, на земле, мы сами устроили его для себя. А больше нам нечего бояться.
Большие глаза Мэри на ее белом лице расширились. Она придвинулась ближе к Эдуарду, и тот почувствовал странный, сладковато-острый запах из ее рта.
– Вы лгали ради меня, – прошептала она. – Я должна во всем признаться. Я не могу уйти, оставив это невысказанным.
– Успокойтесь, – попросил ее Эдуард. – Он простил все, что вы совершили – остальное неважно. Уйдите от него с любовью – это вы еще можете сделать.
Мэри в изнеможении закрыла глаза, и Эдуард не знал, поняла и приняла ли она то, что он сказал. Он мягко высвободил руки и встал, а когда его место занял Ральф, Мэри позволила ему обнять себя. В комнате наступило молчание, время медленно двигалось вперед, свечи неторопливо догорали. Иногда Мэри открывала глаза и смотрела в сторону окон; она держала Ральфа за руки и несколько раз, когда он порывался погладить ее по лбу, Мэри с поразительной силой цеплялась за его пальцы. Видя это, Эдуард подумал о том дне, когда он сам окажется на смертном одре, путаясь одиночества и мрака могилы, и жалость к Мэри заставляла его бодрствовать всю ночь. Наконец небо начало светлеть, пламя свечей поблекло, послышались предрассветные крики черного дрозда – сначала неуверенные, короткие, как будто птица пробовала голос. После бесконечно долгой ночи всем показалось, что они впервые слышат птицу и видят рассвет. При этих звуках Мэри открыла глаза и повернулась к окнам, неотрывно глядя на них. Мрачное прежде небо озарилось золотистыми отблесками; дрозды закричали громче, хором, как будто их пение способно было принести миру солнце. Ральф почувствовал, как рука Мэри, держащая его за пальцы, расслабилась.
– Уже утро, – прошептала она.
– Да, дорогая, – ответил Ральф.
– Мне не хотелось умирать в темноте... Немного спустя Эдуард задул свечи – их пламя стало почти прозрачным в ярком утреннем свете.
Аннунсиата с восторгом воспринимала все, что случилось с ней после отъезда из дома. Все слуги вышли пожелать ей счастливого пути, пока она садилась верхом на Голдени, одетая в новое синее платье и шляпу с перьями. Достигнув поворота дороги, она остановилась и повернулась, помахав своей затянутой в перчатку рукой, последний раз бросая взгляд на приземистый серый дом Шоуз, прохладный и мрачный в этот предрассветный час. Интересно, что случится со мной, когда я в следующий раз окажусь здесь, думала девушка. Вероятно, тогда я уже буду замужней дамой. И она вспомнила насмешливое предсказание Эдуарда: «Герцогиней? – Ну, скорее всего графиней». Затем она резко отвернулась и пришпорила Голдени, переходя в галоп. Коралловые подвески заплясали на узде кобылы.